Простые люди

— Потому и ушел, что повела ты себя неладно. — Михаил носком сапога сбросил со ступеньки соломинки. — Злишься на колхоз, а сама-то знаешь: не зря с фермы сняли. С кривой душой нынче, Настя, не проживешь. Вот какие дела, Настасья. Жизнь-то мимо тебя идет. Гляди, как бы тебе не остаться позади всех.

Куры склевали весь корм, разбрелись по двору, тюкая носами по желтым шарикам ромашки. Петух, важно вытягивая шею, подошел к крыльцу; помигивая белой пленкой века, уставился на хозяйку.

Михаил закурил.

— Пройдет два-три года — деревню не узнаешь: и электростанция и все прочее, а ты что же, так в стороне и будешь?..

Настя слушала молча, кусая губы.

Засядько в третьем часу ночи, возвращался с пленума райисполкома. В окнах у Скрипки светился огонь. Это удивило председателя. Обычно Настя ложилась спать рано. Он постоял около ее дома в раздумье, но, услышав в доме мужской голос, махнул рукой и устало поплелся домой.

Утром он встретил Настю на улице, нахмурился и хотел пройти мимо. Она остановила его.

— Стой, председатель.

Засядько грозно пошевелил усами.

— Не пугай, Иван Христинович… На работу я выхожу.

Засядько вскинул лохматые брови. Настя засмеялась, передернула плечами.

— А что касается плетня, через пару дней заходи, пошатай — не дрогнет. Михаил у меня мастер, муженек-то мой.

Засядько ударил себя по бокам широкими, как лопаты, ладонями и так громко засмеялся, что стайка воробьев, прыгавших на дороге, в испуге шарахнулась на крышу амбара.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ

В избушке полевого стана сидели Головенко и Усачев. Керосиновая лампа была привернута, едва горела. На нарах тоненько посвистывала носом Макаровна.

— Езжай домой, Степан Петрович, нам вдвоем здесь делать нечего, — уговаривал Усачев.

В досчатые стены избушки хлестал ветер. Стены вздрагивали, острый язычок пламени в лампе колебался. Вместе с ветром в избушку наплывом врывался надсадный стрекот машин.

Обычно в первой половине августа в Приморье устанавливается сухая, солнечная погода, — колхозники знали это и торопились за две недели убрать весь хлеб. Но в этом году редкий день не было дождя. Почва не просыхала, на полях было топко. Тракторы вязли «по брюхо». Комбайны пришлось поставить на лыжи. Последние два дня разгулялся ветер. Хлеб убирали и днем, и ночью.

За дверью послышался топот лошади, говор. Скрипнула дверь, и в избушку шагнул Герасимов. Сапоги его были облеплены грязью. Он присел к столу.

— Как бы дождя не надуло — ветер с ног валит.

— Подвод добавили? — спросил Головенко. — Проценко два бункера на землю разгрузила, а земля, как кисель; потери большие будут.

— Добавил, добавил! — торопливо ответил Герасимов. — Понимаешь, сразу-то я не учел. Как перешли на участок Марьи Решиной — что ни сто метров, то полный бункер! Вот взяла урожай!..

Герасимов покрутил головой, вспоминая объяснение с Марьей, налетевшей на него разъяренной наседкой.

— Ты, Кузьмич, домой едешь сегодня? — спросил Головенко.

— Беспременно. На ток надо заглянуть. Эка, хорошо сделали, что покрыли крышу над током. Спасибо тебе, товарищ Головенко, как никак, и по дождю работа идет. Электричеством — бесперебойно.

Герасимов внезапно замолчал, записал что-то в книжку, сунул ее в карман и встал.

— Ну, ты со мной, Степан Петрович? Тебе бы при супруге надо находиться. Последние дни, мало ли что…

Степана растрогала забота Герасимова. Он благодарно взглянул на него.

Головенко тревожился за жену. Клава совсем изменилась в последние дни, все молчала и только время от времени улыбалась застенчиво, словно девочка, прислушиваясь к самой себе. Головенко вспомнил эту удивленную улыбку, и его неудержимо потянуло домой.

— Поехали, Герасимов…

Ванюшка остановил трактор на заправку. Он взял ведро и исчез в темноте. С начала уборки он работал бригадиром. Ночью сменял своего отца — садился за трактор. В первое время Сидорыч упрямился, но на сторону сына встала Валя.

— Вам приказывает бригадир, почему не подчиняетесь?

Сидорыч озабоченно помигал глазами — шутят или нет? Нет, не шутят: сын наклонился над машиной, а лицо у Вали серьезное, даже брови чуть сдвинуты. Собственно говоря, Сидорыч и сам был не против отдыха, от долгого сиденья на тракторе у него побаливала спина, ныли руки.

— Ты поаккуратнее с машиной, — напутствовал он всякий раз сына, когда тот приходил сменить его.

…Ванюшка с ведром в руке вынырнул из темноты, как из черной ямы.

— Что вы все сидите наверху, шли бы к трактору греться. Холодно ведь.

Валя быстро сбежала по лесенке, подошла к Ванюшке и, чувствуя на себе взгляды парня, стала смотреть, как из сплющенного ведра тонкой струйкой стекала в утробу машины светлая струя горючего.

Ванюшка закрыл крышку бака, убрал ведро, а она все еще задумчивым взглядом продолжала смотреть на то место, где только что светилась струя. Ванюшка подошел к Вале.

— Устала? — услышала она тихий и ласковый голос.

— Нет, — весело ответила она. — А ты?

— Мы же вместе, — ответил Ванюшка, словно то, что они были вместе, исключало всякую возможность усталости. Валя засмеялась и быстро и весело взбежала по лесенке на комбайн.