Простые люди

— Началось? — прошептал агроном, тронув Головенко за руку. — Что же я должен делать, Степан Петрович? Я ведь должен что-то делать?

— Вы? Вы готовьтесь дать дубовецким решительный бой… А там сделают другие…

Кто-то, спотыкаясь и оступаясь поминутно, вышел на дорогу и направился к ним.

— Степан Петрович, ты? — послышался в темноте голос Усачева. — Ждем тебя и Боброва. Остальные коммунисты уже собрались…

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Утро девятого августа было серым. Над полями низко ползли брюхатые облака. Но дождя не было.

Герасимов верхом на лошади возвращался со стана по полям. На дорогу выехать было невозможно. По ней с неистовым ревом мчались тяжелые машины с солдатами, орудиями, зарядными ящиками. Машины неслись к границе.

Топкая грязь хлюпала под ногами лошади. Лошадь прыгала, спотыкалась, испуганно прядала мокрыми ушами, кося выпуклым глазом на бесконечный поток машин.

Герасимов торопился. Комбайны вязли в земле. Герасимов потерял надежду на них. «Надо поднимать народ на ручную жатву, пустить жатки, — думал он. — Удивительный человек Головенко. Он, Герасимов, нервничает, а тот спокойно распоряжается, как будто ничего особенного не случилось, как будто время ждет. Сам же он утром объявил комбайнерам, что за день должны скосить весь остаток пшеницы — шестьдесят гектаров. Слов нет, время еще раннее, до ночи можно многое сделать, но торопиться надо. Пусть он сказал, что женщин не стоит отрывать от очистки зерна, но все-таки лучше послать, на всякий случай».

С этими мыслями Герасимов въехал в деревню. На площадке около хлебных амбаров стояла грузовая машина. Под машиной на разостланном брезенте лежал шофер. Рядом, широко расставив ноги в кирзовых сапогах, стоял военный в зеленом плаще с поднятым капюшоном. Герасимов спешился. Военный оглянулся. Он критически осмотрел мокрую фигуру Герасимова. Лицо у военного было совсем молодое, но, видимо, для солидности он отпустил пушистые усы, прикрывавшие пухлые мальчишеские губы.

— Поломка? — осведомился Герасимов.

— Пустяки! — ответил военный. — Смирнов, как у тебя?

— Две минуты, товарищ лейтенант, — отозвался из-под машины шофер.

Лейтенант машинально взглянул на ручные часы.

— Нажимай, своих не нагоним.

— Нагоним, товарищ лейтенант, не беспокойтесь.

Лейтенант распахнул задубевший от дождя плащ, достал портсигар. На его груди было три ряда разноцветных орденских ленточек. Герасимов присвистнул.

— Видать, повоевали…

— Было дело, папаша, — улыбнулся лейтенант и кивнул головой на ток, под навесом которого в ярком свете ламп, точно озаренные солнцем, работали люди.

— Электричеством работаете?

— А как же? — с гордостью подхватил Герасимов и приосанился.

— Здорово! Мне отец пишет — я сам-то красноярский — у них в колхозе тоже электричество. Уходил на фронт — только мечтали об электричестве. А теперь придешь домой — деревню не узнаешь.

Из-под машины вылез шофер. Он спрятал брезент, на котором лежал, и инструмент под сиденье и, широкоплечий, чумазый, весело поблескивая озорными глазами, прислушался к разговору.

— Готово, товарищ лейтенант, — сказал он и с озабоченным лицом полез в кабину.

— Тракторист бывший, — кивнув в его сторону, сказал лейтенант.

— Смирнов! — крикнул он шоферу. — Тебе, кажется, нравится Приморье?

Шофер высунулся из кабины.

— Вот сговаривайся с хозяином да в этом колхозе и затормозишь после демобилизации.

— А примете, товарищ председатель? — осведомился шофер.

— Какие могут быть сомнения. Конечно!

— И хата будет? У меня ведь жена, детишки да двое стариков. Курские мы. Как выгоним японца — у вас буду в две минуты, — серьезно сказал шофер.

Лейтенант попрощался и залез в кабину.

Герасимов спохватился и побежал к Боброву на ток.

Агроном не разделил опасений Герасимова и отсоветовал снимать женщин с очистки зерна на жнитво.

— Раз Головенко сказал, что не нужно, значит, беспокоиться нечего. А здесь, видишь, сколько зерна.

Бобров весь с ног до головы был покрыт половой, даже лицо казалось замшевым от пыли.

Прибывший с зерном от комбайнов подвозчик окончательно успокоил Герасимова, сказав, что комбайны работают без остановок.

Порывистый ветер глухо шумел влажной пшеницей, пригибал к земле упругую солому с тяжелым набухшим колосом. Зеленые кустики клевера задирали пепельно-серую изнанку листьев. В промозглых испарениях тонули сопки, как будто их никогда и не было здесь. Временами, когда низкие облака, похожие на белый дым, оседали, над ними виднелись черными островками верхушки сопок.

Одежда на людях была влажной. Брезентовый плащ на Головенко побурел, лицо было мокрым, руки покраснели и озябли.

На площадке комбайна ветер был еще ощутимее, полы плаща с глухим стуком ударялись о железные поручни. Комбайн, мягко ныряя, тащился за надсадно ревущим трактором, оставляя за собой глубокие лыжни с приутюженной стерней.

— Хорош ветерок, Степан Петрович, — крикнула Валя, — через час хлеба высохнут, дело пойдет скорее.

Черная прядь волос, выбившаяся из-под красного берета, отчаянно трепетала на ветру.

— Пойдет дело, говоришь?

Валя улыбнулась и кивнула головой.