Простые люди

Жену дома Головенко уже не застал. В столовой горел свет. На столе — записка:

«Дорогой Степан Петрович, мы уехали. Пожалуйста, не тревожьтесь. Клава чувствует себя хорошо. Я скоро вернусь. Марья». И приписка: «Обязательно кушайте».

У Степана поплыло перед глазами, что-то сдавило грудь.

— Как же так?..

Он опустился на стул и еще и еще раз прочитал записку. Сколько времени просидел в оцепенении, он не знал.

Зашипели часы и мелодично пробили двенадцать. Степан встрепенулся, встал. В комнате все прибрано, только на диване небрежно брошено розовое ситцевое платье жены. Оля спала. Рядом с ее кроваткой на стульях, раскинув загорелые ножки, спал Вадик, одеяло валялось на полу. Степан осторожно накрыл мальчика. Вадик дрыгнул ножонками, снова раскрылся, почмокал губами и затих.

Степан на носках вышел из спальни. Ни спать, ни есть не хотелось.

— Что же все-таки делать? — Он машинально поднял салфетку, а там еще записка — почерк жены:

«Милый Степа, уезжаю, не беспокойся — думаю, что все будет хорошо. Скоро встретишь нас уже двоих. Ужин съешь, иначе рассержусь. Целую. Клава».

Прочитав записку жены, он неожиданно для себя успокоился. Вызвал по телефону Станишина, доложил о том, как идет работа на поле. Станишин выслушал его.

— Сколько дней вам потребуется, чтобы закончить с зерновыми?

— Два, много три дня, Сергей Владимирович.

— Хорошо, Степан Петрович. Дельно…

Головенко замялся. Секретарь райкома, конечно, знал, как идет уборка — вечером разговаривал с ним Герасимов, и он знал, что Головенко звонил по другому поводу.

— Дело тут у меня, понимаешь, — сказал, наконец, Головенко. — Короче говоря, жена в роддом уехала, к вам, в район…

— Знаю… Хорош муж, не позаботился обеспечить машиной, пришлось мне высылать свою! Ты хоть спасибо скажи.

— Так они на твоей!.. Ну, спасибо, большое спасибо.

Станишин засмеялся, потом серьезно заявил:

— Давай кончать разговор: буду звонить в Супутинку, к Голубеву. До свиданья.

Головенко повесил трубку, разделся, снял сапоги и прилег на диван. Закинув руки за голову, он лежал с открытыми глазами. Он силился представить себе Клаву в больничной обстановке и не мог. То видел ее в синем платье, как в первый день приезда в МТС — незнакомой, чужой; то застенчивой и смущенной, какой он встречал ее у Марьи; то утомленной после работы в лаборатории, с тихой улыбкой, дома. Родная! Странно: полтора года назад он не знал ее, а теперь…

Мысли спутались. «Интересно, кто же будет — сын или дочь?» — подумал он. Начали выплывать какие-то неясные картины одна за другой, — наконец, он забылся.

Очнулся Степан от того, что кто-то сказал рядом с ним:

— Уснул? Ну, спи!

«Да, надо спать», — подумал Головенко, открыл глаза и в ту же минуту вскочил: перед ним стояла Марья.

— Поздравляю, Степан Петрович, с сыном!

— Как, уже! Ты видела?

— Нет, не видела, но слышала — горластый.

Марья взволнованно прошлась по комнате и опять остановилась перед ним.

— Ну, что ты скажешь, новоиспеченный папа?

Степан молча смотрел, следя глазами за Марьей. Он силился придать лицу своему серьезное выражение, но блаженная улыбка расплывалась по лицу.

— Сын родился, значит…

— Сын…

Они так и не заметили, что впервые назвали друг друга на «ты».

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Погода не устанавливалась. Метеосводки не предвещали ничего хорошего. Хлеб убирали настойчиво. Все амбары, сараи и даже чердаки домов колхозников были засыпаны зерном для просушки. Головенко почти неотлучно находился на поле. Ночью он возвращался домой, звонил в роддом и, успокоенный хорошими вестями о жене и сыне, валился на диван, не раздеваясь.

В одну из таких ночей Головенко разбудил настойчивый телефонный звонок. В трубке раздался спокойный знакомый голос:

— Как дела, Степан Петрович? Много осталось хлеба на поле?

— Гектаров шестьдесят еще есть… Дождик вот.

Станишин молчал. До слуха Головенко донесся тяжелый гул, похожий на далекие раскаты грома. Головенко обрадовался.

— Слышишь, Сергей Владимирович, гроза, к перемене погоды… У вас как — тоже гроза?

— Гроза и у нас, — усмехнулся Станишин, — верно что к перемене погоды. Это ты правильно сказал. Погода переменится к лучшему. Надолго…

Такое рассуждение о погоде Головенко показалось странным. Он услышал голоса; очевидно, Станишин в кабинете был не один.

— Степан Петрович, найди средства завтра эти шестьдесят гектаров скосить и убрать с поля. У тебя под боком идут бои. Наши войска, выполняя союзнический долг, перешли границу. Организуйте митинг, разъясняйте людям, действуйте спокойно, понял?

У Головенко пересохло в горле.

— Сергей Владимирович, пшеницу мы уберем, она меня мало беспокоит. Но — соя! Понимаешь?

— Что соя? До уборки сои еще далеко.

— Мы начнем ее убирать пятнадцатого сентября.

— Чего-то ты путаешь сроки, Степан Петрович, — сердито сказал Станишин.