Против течения. Десять лет в КГБ

Все, что случилось с того времени, как я поселился в США, только укрепило во мне чувство негодования и гнева за поруганную справедливость — негодования и гнева, которые в тот октябрьский вечер привели меня в токийский отель „Санно”. Я знаю, что был прав тогда, так же как знаю, что прав и теперь. Путешествие мое уже подходит к концу, и я веду войну не менее реальную, чем любая война, когда-либо объявленная одной страной другой.

Как и следовало ожидать, Советский Союз нанес мне ответный удар. Три года спустя после того, как я покинул Японию, московский военный трибунал предал меня заочному суду. Приговор? Смерть.

Глава девятая НИКАКОГО СЕПАРАТНОГО МИРА

Аутер Бэнкс, Северная Каролина

Я с трудом сделал последние несколько шагов по песку и наконец добрался до деревянных ступеней лестницы, ведущей вверх, к дороге. Когда я вскарабкался наверх, то был уже предельно измотан и с трудом переводил дыхание. Я проделал долгий путь, он оказался куда более долгим, чем я думал. Я сел на землю, чтобы вытряхнуть песок из ботинок.

Сумерки все сгущались, и море было винно-темным, как говорил Гомер. На какой-то момент я почувствовал некое родство с Одиссеем. Что он чувствовал, когда наконец завершились его скитания? В конце концов он оказался дома, но дало ли это ему чувство успокоения?

Наверное, нет. Он, вероятно, знал, что манящий зов моря — это вызов богов. И боги хотят, чтобы он этот вызов принял.

„Похоже на меня, — подумал я. — Мне тоже бросили вызов. На который я должен ответить, у меня тоже есть своя война, которую я должен вести. И я не сдамся, чего бы это мне ни стоило. Ни о каком сепаратном мире не может быть и речи".

ВАШИНГТОН, 80-е ГОДЫ

Мои душевные муки не прекратились, несмотря на объявление личной войны КГБ и советской системе. Я жил в постоянном напряжении из-за страха за судьбу двух дорогих мне людей. Я никогда не знал, что еще предпримет КГБ, чтобы принудить Наталью и Александра подчиниться его воле. Получать известия о том, как там у них обстоят дела, стало почти невозможно. Шли дни, и я все более понимал, что связывавшая меня с родиной пуповина не отсечена. Боль никогда не отпускала меня, и как-то я заговорил об этом с Виктором Беленко.

— КГБ все время держит меня в состоянии тревоги. Я всегда настороже, — сказал я. — Я никогда не знаю, что еще они предпримут против Натальи и Александра.

— Мне это чувство известно, — ответил он. — Это их способ снова загнать тебя кнутом в загон, как говорят на Западе.

— Они так же поступали с тобой и твоей семьей?

— Конечно. Это их метода.

— Ну и как же ты свыкся с этим?

— Я не свыкся, Стан. Свыкнуться с этим невозможно. Ты вынужден жить с этим, как живут с больным сердцем.

У нас с Виктором много схожего, и я не в восторге от того, что пришлось мне делать в качестве офицера КГБ, когда его истребитель МИГ-25 приземлился на Хоккайдо. На МИГе-25 были два совершенно секретных электронных прибора. В первой радиограмме, полученной токийской резидентурой, Москва прежде всего требовала выяснить, нажал ли пилот тумблер аварийного уничтожения этих приборов. Мы ответили, что приборы не были уничтожены и что группа американских электронщиков уже изучает их. Москва была в панике, то же творилось и в нашей резидентуре. Через несколько часов из Москвы прилетел специальный курьер с письмом, состряпанным КГБ как бы от имени жены Беленко — она якобы умоляла его вернуться домой ради будущего любящей его семьи. Курьер привез с собой и снимки заплаканной маленькой женщины с трехлетним мальчиком на руках. Подписи под снимком гласили: „Пораженная горем жена и маленький сын перебежчика Беленко” Глава Линии ПР Роман Севастьянов поручил мне устроить так, чтобы это письмо и фотографии появились в западной прессе. „Меня не интересует, как ты провернешь это, но чтобы это появилось в прессе не позднее, чем через двадцать четыре часа”, — таков был полученный мною приказ.