Против течения. Десять лет в КГБ

Ну, что же, это была моя работа. В этом и состояла суть „активных мероприятий” — проталкивание в прессу разных историй, распространение дезинформации, составление фальшивок, организация при необходимости подрывных действий и — самое важное — манипулирование общественным мнением. Я позвонил одному молодому американцу, связанному с Ассошиэйтед Пресс и готовому пожертвовать левой рукой, чтобы стать штатным сотрудником этого самого Ассошиэйтед Пресс. Встретившись с ним в кафе, я показал ему письмо и снимки.

— Это куча дерьма, — сказал он, просмотрев их.

— Верно, — согласился я. — Но ни у кого другого такого „дерьма” в данный момент нет.

На следующий день газеты в Японии и в Соединенных Штатах перепечатали сообщение Ассошиэйтед Пресс, в котором цитировалось состряпанное КГБ письмо, кончавшееся вынесенными в заголовок словами: „Крепко обнимаем тебя и целуем. Твой сын Дима и Люда”. Многие читатели, без сомнения, преисполнились сочувствием к этой покинутой женщине. Но правда весьма сильно отличалась от того, что следовало из сообщения Ассошиэйтед Пресс.

— Моя жена и в грош не ставила мою военную службу, — сказал мне Виктор. — Она ненавидела все эти самолеты и всегда закатывала скандал, когда я в очередной раз отправлялся в полет. Когда, незадолго до того как сбежать в Японию, я вернулся из полета, она заявила, что, поскольку, кроме самолетов я люблю еще только сына, она намерена отомстить мне за все причиненные ей горести. Она пригрозила, что увезет ребенка к своим родителям — за тысячи километров от меня. И я, мол, больше никогда его не увижу — уж она, дескать, об этом позаботится.

— А благодаря усилиям наших славных органов, в прессе ее представили чистой воды мученицей, — сказал я. — Тебя, наверное, воротило от всей этой дребедени?

— Я ведь знаю, как и зачем такие трюки делаются, — ответил мне Беленко. — Но меня все-таки рассмешили слова о крепких объятиях и поцелуях. С того момента как она объявила о решении увезти сына, я вообще не слышал от нее ни одного слова — ни доброго, ни злого.

— Ну, не надо все это валить на нее, — сказал я. — Она, вероятно, вообще не имела никакого отношения к тексту того письма. Это работа КГБ. — И мне представилось, какой немыслимой тяжести давление гебисты оказывают на мою Наталью и сколько мужества ей надо, чтобы не соглашаться на сотрудничество с ними.

Беленко прервал мои мысли.

— Да ведь моя жена позировала для тех снимков? — осадил он меня.

Как я уже говорил, в первые два года пребывания в США я ухитрился несколько раз дозвониться Наталье, вероятно, благодаря тому, что тогда еще можно было звонить в Москву, пользуясь автоматической связью. И после каждого разговора, узнав в очередной раз, как ей и Александру тяжко приходится, я не находил себе места. Во время одного из последних разговоров Наталья спросила:

— Стас, ты знаешь, что тебя уже судили? Как мы и думали, это был военный трибунал. И сессия, конечно же, была закрытой.

— Когда это было?

— В конце августа 82-го года. И чего ради они ждали чуть ли не три года?

— Понятия не имею. Может, им трудно было раскопать что-то, компрометирующее меня? — Я даже усмехнулся собственной, довольно слабой, шутке, но в ней была своя правда.

Три года, чтобы подготовить доказательства? Конечно, у них были с этим трудности. И в основном из-за того, что невозможно было найти доказательства того, что я, работая на СССР, плохо делал свое дело. Так что единственное, в чем они могли обвинить меня, это в том. что я попросил в США политического убежища. Вероятно, они до самого последнего момента' все еще надеялись заманить меня назад, в СССР.

— Ну и каков же был приговор? — полюбопытствовал я.

— Ты сам знаешь, Стас. Никаких других приговоров они не дают. Они приговорили тебя к смерти за преступления против Советского Союза.

Она была права — какой еще другой приговор могли они мне вынести? Итак, они пришли к быстрому и простому решению: я приговорен к смерти. Ну что же, подумал я, сперва вам надо суметь поймать меня.

Нет, меня этот приговор не испугал. Наоборот, узнав о нем, я стал действовать еще активней. Я отдавал все свое время и энергию борьбе с советской системой. Я даже гордился тем, что Политбюро приговорило меня к смерти, поскольку такой приговор был признанием, что в их глазах я — опасный враг.

Несколько лет тому назад советские власти неожиданно отменили систему прямой телефонной связи с Советским Союзом. И сколько с тех пор я ни пытался дозвониться Наталье, операторы не соединяли меня. Контакты мои с семьей полностью прервались. В конце концов я потерял всякие надежды вытащить их в США.

В 1983 году меня пригласили выступить на заседании комитета Конгресса по делам разведывательных служб. Я принял это приглашение. Конгрессменам меня представил один из старших офицеров ЦРУ Портман. Он заявил следующее: