Протопоп Аввакум и начало Раскола

Однако сначала, после того как выяснилось расхождение, спорящие стали пытаться уточнять проблему о снисхождении в ад и снова стали думать о неразрешенном ими вопросе о Пресвятой Троице. Эти двое верующих XVII века снова подняли древние споры, волновавшие первоначальную церковь. Оба они обращались как к Никейскому, так и к Афанасьевскому Символу веры. Но как только они пытались снова продумать свою веру, то незнание точной терминологии увлекало их в опасные преувеличения. Федор до такой степени ярко чувствовал единство Божества, что он словно вмещал лишенных собственного образа Сына и Святого Духа в недра Отчие. Это было савеллианство, почти отрицание Троицы; следовательно – иудаизм, еврейская вера. Аввакум возмущался: «По твоему, кучею надобе, едино лице и един образ?» Однако сперва он ограничивался тем, что утверждал раздельноличность. Он находил образ этого в традиционной иконе Троицы: под дубом Мамврийским «три ангела сидят в равенстве святых образов, еже есть всем трем един образ по равенству (…) три солнца незаходящия, три света присносияющая (…). Им власть едина и господство». Дальше он не шел. Сколь же безумен был, по Аввакуму, дьякон, занимавшийся тайнами, «о чем вси богословцы умолчаша, и нам заповедаша выше писанных не мудрствовати»[1682].

Подобная позиция была глубоко мудрой. Но в спорах всегда есть соблазн перейти границы. Трудность заключалась в установлении надлежащего отношения между единством и троичностью. Аввакуму недоставало понятия субстанции, выясненного схоластиками. Утверждая всегда равенство Лиц, употребляя выражения: «лицо», «образ», «ипостась», «со став», утверждая единство воли и царства, он лишь с большим трудом мог утверждать самый концепт того, что, обозначенное разными атрибутами, было единым. Казалось, он разделял «единое существо» («естество») на три; он употреблял выражение «Трисущная Троица». Он мыслил себе «Три Потока», истекающие из Единого Божественного Источника. Напечатанная при Иоасафе Триодь в 6-й песне канона на Преполовение давала ведь формулу: Поклонимся трисущней Троице? Неясность усугублялась тем изобилием синонимов, которыми пользовались старые переводчики для передачи одного и того же понятия.

Позднее Аввакум ощутил потребность в уточнении терминологии, однако не преуспел в этом. Сравнения не способствовали уяснению вопроса. Для Федора Троица была единым камнем, испускавшим три света. Нет! – отвечал Аввакум. – Троица – это три света, единым сиянием горящие! Как Петр, Павел и Иоанн Богослов суть три, имеют единую человеческую природу, так Отец, Сын и Святой Дух суть три, но имеют единую божественную природу. Однако же Аввакум пребывал бесспорно православным, когда, отсылая Федора к первой попавшейся «бабе поселянке», влагал ей в уста: «Троица есть неизреченнаго существа, треми имены[1683], три лица, трисвятая, триприсносущная (…) едино существо в трех составех (…) едино трие и трое едино»[1684].

От Пресвятой Троицы спор перешел на Пятидесятницу. Дух Святой сошел на апостолов огненными языками. Но как понимать это? Федор говорил, что Дух Святой вселился в на апостолов не существом, но «благодатью даров». Аввакум же видел в огненных языках лишь благодать Параклита, ибо сущность Параклита пребывает неизменной и недвижной. Нигде не видно из Писания, чтобы сущность передвигалась. Глядите-ка: Дух Святой, Лицом своим, нисходит, раздает дары и восходит. Так дети только говорят[1685].

Спор по этому вопросу, как и по другим, был безрезультатным. Налицо был тот факт, что Федор в серьезном вопросе отказывал в послушании своему духовному отцу. Аввакум видел себя вынужденным наказать его: он его проклял и сотоварищи его сделали то же самое. Это происходило примерно в октябре 1670 года. Бедный дьякон, покинутый всеми, лишенный возможности попросить духовного совета, оказался перед лицом серьезнейших сомнений; в Москве он был анафематствован церковными властями; в Пустозерске – своими друзьями! Однажды в Филиппов пост, когда он лежал на лавке после заутрени, он услышал голоса, которые повторяли хором: «Оскверниша завет Его, разделишася от гнева лица Его», – и далее: «Истинною Твоею потреби их!» Голоса умолкли, и он не знал, к кому они относились: к никонианам или к его пустозерским противникам. Он сообщил о слышанном последним, но они только смеялись над ним и ни в какой мере не были тронуты его рассказом[1686].