Процесс

К. и не заметил бы маленькую кафедру, если бы над ней не висела небольшая лампа, какую зажигают, готовясь к проповеди. Неужели кто-то собирался сейчас проповедовать? В пустой-то церкви? К. присмотрелся к лестнице, которая плотно прилегала к колонне и вела на кафедру. Она была такая узкая, будто ее построили не для людей, а для украшения колонны. Но у ее подножия, к удивлению К., и в самом деле стоял священник. Он уже положил руку на перила, готовясь взойти на кафедру, и смотрел на К. Затем он слегка кивнул, и К., запоздало перекрестившись, поклонился в ответ. Опираясь о перила, священник мелкими, быстрыми шагами поднялся на кафедру. Что же, и в самом деле будет проповедь? Возможно, служка вовсе не выжил из ума, а просто хотел привести К. к проповеднику, что в пустой церкви было особенно необходимо. Кстати, где-то здесь, перед иконой Богородицы, была еще старуха – ей тоже стоило бы подойти. Но если в самом деле начнется проповедь, разве не должен играть орган? Инструмент, однако, молчал, лишь слабо поблескивая в темноте высоко над головой.

Не убраться ли отсюда поскорее, подумал К.: во время проповеди такой возможности уже не будет, придется остаться до конца, и он потеряет кучу рабочего времени. Ждать итальянца он давно уже был не обязан: часы показывали одиннадцать. Но как же тут проповедовать – когда из всего прихода только один К.? А если он вообще посторонний, зашедший посмотреть храм, – тем более что так оно и есть! Даже мысль о проповеди сейчас, в одиннадцать утра рабочего дня, при самой отвратительной погоде, казалась нелепой. Священник – а это был, без сомнения, именно священник, молодой человек с гладким смуглым лицом, – наверняка поднялся лишь для того, чтобы погасить лампу, которую кто-то зажег по ошибке.

Но нет, священник проверил светильник и даже подкрутил его, чтобы сделать поярче, затем медленно обернулся к балюстраде и ухватился обеими руками за узкие перила. Так он некоторое время стоял, не поворачивая головы, и окидывал взглядом собор. К. отошел подальше и облокотился на спинку передней скамьи. Краем глаза он заметил съежившегося где-то в уголке служку, который, похоже, закончил все свои дела. Как тихо стало теперь в соборе! К., однако, должен был нарушить тишину – он не собирался здесь оставаться; если обязанность священника состоит в том, чтобы проповедовать в определенный час невзирая на обстоятельства, пусть себе проповедует, для этого присутствие К. в качестве слушателя не требуется, а если он останется, это вряд ли сделает проповедь более действенной. Возможно, священник даже ждет ухода К., чтобы созвать паству и начинать. Наконец, К. решился, на цыпочках выбрался из-за скамьи в широкий центральный проход и пошел по нему – никто его не удержал, но даже легчайшие шаги по каменному полу отдавались и разносились под сводами слабым, но непрерывным и многократным эхом. К. одиноко брел между рядами скамеек и, провожаемый, как ему казалось, взглядом священника, чувствовал, что теряется в почти невыносимо огромном пространстве собора. Дойдя до своего прежнего места, он, не задерживаясь больше, нашарил оставленный альбом и взял его в руки. Вот он уже почти миновал скамьи и приблизился к большому свободному пространству, отделявшему его от выхода, – и тут в первый раз услышал голос священника. Мощный, поставленный голос. Как разнесся он по собору, с какой готовностью подхватило его эхо! Но взывал священник не к пастве – в этом не было никаких сомнений, и отвертеться тоже было невозможно, ведь он произнес:

– Йозеф К.!

К. встал как вкопанный и уставился в пол перед собой. Пусть временно, но он был еще свободен, он мог еще двинуться дальше и выйти в одну из трех низких темных деревянных дверей, до которых ему оставалось совсем немного. Это могло бы означать, что он не расслышал… или что расслышал, но решил, что его это не касается. А обернется – вынужден будет остаться, потому что тем самым признает: он отлично понял, что позвали именно его, и готов повиноваться. Если бы священник позвал еще раз, К. точно пошел бы дальше, но, не слыша больше ни звука, он слегка повернул голову, желая посмотреть, что делает священник. Тот спокойно стоял на кафедре, как и раньше, но очевидно было, что он заметил любопытство К. Не обернуться к нему лицом выглядело бы ребячеством, игрой в прятки. К. обернулся, и священник поманил его пальцем. Раз уж игра пошла в открытую, К. – и из интереса, и чтобы поскорее отделаться – широко и размашисто зашагал в сторону кафедры. Возле первой скамьи он остановился, но для священника это было все еще слишком далеко: он вытянул руку и указал пальцем строго вниз, на точку перед самой кафедрой. К. снова повиновался; здесь ему пришлось запрокинуть голову назад, чтобы видеть священника.

– Ты Йозеф К., – сказал священник и взмахнул рукой.

– Да, – сказал К.