Процесс

Однажды за обедом К. вдруг пришло в голову, что надо бы навестить мать. Весна уже заканчивалась, а с ней подходил к завершению и третий год с тех пор, как он видел ее в последний раз. Она тогда просила, чтобы он приехал к ней на свой день рождения, и он, несмотря на множество препятствий, согласился выполнить эту просьбу и даже обещал проводить у нее каждый день рождения. С тех пор он уже дважды нарушил обещание. Так что теперь он собрался ехать, не дожидаясь праздника, хотя до него и оставалось всего две недели.

Для столь спешной поездки на самом-то деле не было особых причин – напротив, от кузена, владевшего торговой фирмой в городке, где жила мать, и распоряжавшегося деньгами, которые К. ей посылал, приходили в последнее время более обнадеживающие новости, чем раньше. Зрение матери постепенно ухудшалось, но об этом врачи предупреждали К. еще несколько лет назад, а в остальном ее здоровье укрепилось, всякие возрастные болячки даже пошли на убыль – по крайней мере, она стала меньше жаловаться. По мнению кузена, дело было в том, что в последние годы – К. и сам в прошлый приезд заметил с некоторым неудовольствием кое-какие признаки – она сделалась чрезвычайно набожной. В письме К. кузен весьма ярко описал, как старушка, раньше едва волочившая ноги, теперь бодро шагает с ним под руку в церковь по воскресеньям. А кузену можно было доверять: он был человек мнительный и склонный преувеличивать в своих отчетах скорее дурное, чем хорошее.

Так или иначе, К. решил ехать теперь же; в последнее время, среди прочих неприятных изменений, он обнаружил в себе какую-то плаксивую слабость, а с ней – и неспособность сопротивляться собственным желаниям. По крайней мере в этом случае новый недостаток подталкивал его в правильную сторону.

Он подошел к окну, чтобы немного собраться с мыслями, приказал убрать тарелки, отправил клерка к г-же Грубах, чтобы уведомить ее об отъезде и забрать саквояж, в который г-жа Грубах сложит, что сочтет необходимым, а затем отдал поручения г-ну Кюне на время своего отсутствия. На этот раз его почти не злила дурная манера, которую его заместитель завел в последнее время, – выслушивать указания, глядя в сторону, словно он и так знал, что делать, и терпел инструктаж лишь как некий ритуал. Напоследок К. отправился к директору. Когда он попросил двухдневный отпуск, чтобы съездить к матери, директор, конечно, осведомился, не больна ли она.

– Нет, – ответил К. и не стал пускаться ни в какие объяснения.

Он стоял посреди кабинета, заложив руки за спину, и морщил лоб в раздумьях. Не слишком ли скоропалительно он собрался ехать? Не лучше ли будет остаться? Зачем он едет – не из чистой ли сентиментальности? И не будет ли эта сентиментальность стоить ему чего-то важного, не упустит ли он какую-то возможность или зацепку, которая может представиться в любой день, в любую минуту: уже несколько недель, как процесс, кажется, затих и ничего внятного о нем не слышно? Да и не напугает ли он старушку, сам того не желая? Сейчас ведь многое происходит помимо его воли. К тому же мать его даже не звала. Раньше ее настойчивые приглашения постоянно повторялись в письмах кузена, но уже давно прекратились.

Конечно, не из-за матери собрался он в дорогу. Но если дело в каких-то надеждах, которые испытывает он сам, тогда он набитый дурак и, добравшись до места, заплатит за свою глупость кромешным отчаянием.

Но все эти сомнения были какие-то чужие – их будто внушал ему некто посторонний; так что К., словно пробудившись, остался при своем решении ехать. Директор тем временем – может быть, по случайному совпадению или, скорее, из особой деликатности – склонился над газетой. Наконец он поднялся и протянул К. руку и пожелал, не задавая больше никаких вопросов, счастливого пути.

Расхаживая взад-вперед по своему кабинету, К. дожидался клерка. Почти не тратя слов, он отбился от заместителя директора, который несколько раз зашел к нему, чтобы расспросить о причинах отъезда. Получив наконец-то в руки саквояж, он поспешил к заранее заказанному авто. Он был уже на лестнице, когда в самый последний момент на верхней ступеньке появился служащий Куллих с незаконченным письмом в руке, желая спросить у К. совета. К. отмахнулся, но белобрысый, большеголовый Куллих был непонятлив, неверно истолковал его жест и, размахивая бумагой, пустился опасными для жизни прыжками. Это так разозлило К., что, когда Куллих нагнал его на крыльце, он выхватил у него письмо и разорвал.