Психоанализ и религия

После того как пациенту удалось преодолеть свои авторитарные реакции на вину или свое полное пренебрежение нравственными проблемами, мы начинаем наблюдать совершенно новую реакцию, которая по своим характеристикам весьма напоминает мое описание гуманистического религиозного опыта. Роль психоаналитика в этом процессе весьма ограничена. Он может ставить вопросы, которые осложнят для пациента защиту собственной изоляции, обычно связанную с жалостью к себе и с многими другими способами уклонения. Психоаналитик может внушать надежду – как внушает ее само присутствие любого человека, симпатизирующего тому, кто наполнен страхом. Также он может помочь пациенту при прояснении некоторых связей и при переводе символического языка сновидений на язык обычной жизни. Но аналитик, как и любой другой человек, не может пройти за пациента весь трудный путь чувств, осмысления и опыта, который пролегает в его собственной душе. В самом деле, подобное исследование души не нуждается в психоаналитике. Любой может реализовать его, если только он поверит в собственные силы и если готов перенести боль. Большинству из нас удается встать утром в точно назначенное время, если перед сном мы твердо внушили самим себе, что мы хотим встать именно в этот час. Пробуждение в смысле открытия собственного взора на то, что было скрыто, – несомненно, более сложное дело, но и оно может быть реализовано, если только мы на самом деле стремимся к этому. Но один момент стоит тут прояснить. Не существует рецептов правильной жизни или путей к счастью, которые можно было бы найти в каких-то книгах. Тот, кто учится слушать свою совесть и отвечать ей, не придет к какому-то смутному и убаюкивающему «душевному покою» или «внутреннему умиротворению». Он придет к миру со своей совестью – не к пассивному состоянию блаженства и удовлетворения, но к непрестанному вслушиванию в свою собственную со весть и к готовности отвечать на ее зов.

В этой главе я попытался показать, что психоаналитическое врачевание души стремится помочь пациенту выработать установку, которая может быть названа религиозной в гуманистическом смысле, хотя и не в авторитарном. Оно нацелено на то, чтобы наделить пациента способностью видеть истину, любить, быть свободным и ответственным, прислушиваться к голосу своей совести. Но, может спросить читатель, не описываю ли я здесь установку, которая с гораздо большими основаниями может быть названа этической, а не религиозной? Не упускаю ли я тот самый элемент, который отличает область этики от области религии? Я считаю, что различие между этическим и религиозным в значительной мере, хотя и не полностью, является всего лишь эпистемологическим. В самом деле, представляется, что в некоторых типах религиозного опыта встречается элемент, который выходит за пределы чистой этики {6} . Но крайне сложно, если вообще возможно, дать описание этого элемента религиозного опыта. Только те, кто сталкивался с ним, смогут понять описание, но им оно как раз не нужно. Такое затруднение значительно сложнее любой проблемы с выражением посредством вербальных символов тех или иных чувств, но по сути оно не отличается от этой проблемы, и я хочу по крайней мере попытаться указать на то, что я имею в виду под этим особым религиозным опытом и каково его отношение к процессу психоанализа.

Одним из аспектов религиозного опыта является удивление, восхищение, осознание жизни и своего собственного опыта, загадки собственной соотнесенности с миром. Существование – свое собственное и других людей – перестает приниматься в качестве самоочевидного и открывается как проблема, не как ответ, но как вопрос. Утверждение Сократа, гласящее, что удивление – начало всякой мудрости, значимо не только для мудрости, но и для религиозного опыта. Человек, который никогда не был ошеломлен, который никогда не смотрел на жизнь и свое собственное существование как на феномены, которые требуют ответов, причем любые ответы на них неизбежно оказываются новыми вопросами, едва ли может понять, что такое религиозный опыт.

Другой чертой религиозного опыта является то, что Пауль Тиллих назвал «предельной заботой». Это не страстная забота об осуществлении желаний, но забота, связанная с состоянием удивления, о котором я говорю, – предельный интерес к значению жизни, к самореализации человека, к исполнению за дачи, которую ставит нам жизнь. Эта предельная забота делает второстепенными все желания и цели, если они никак не способствуют развитию души и реализации человека; на самом деле, при сравнении с объектом предельной заботы они становятся просто не важными. Она по необходимости снимает водораздел между священным и мирским, поскольку мирское подчинено этой заботе и сформировано ею.