Психоанализ и религия

Помимо установок удивления и заботы, существует и третий элемент религиозного опыта, который лучше всего демонстрируется и описывается мистиками. Это установка на единство не только с самим собой, не только с ближними, но и со всей жизнью и даже со всей Вселенной в целом. Некоторые могут решить, что при подобной установке уникальность и индивидуальность самости стираются, а опыт самости ослабевает. Однако это не так – в чем как раз и заключается парадоксальная черта данной установки. Она предполагает как острое и порой даже болезненное осознание собственной самости в качестве отдельной и уникальной сущности, так и необоримое желание прорваться сквозь границы собственной индивидуальной организации и стать единым со Всем. Религиозная установка в этом смысле одновременно является наиболее полным опытом индивидуальности и ее противоположности; это не столько смешение противоположностей, сколько полярность, из которой как раз и рождается напряжение религиозного опыта. Это установка гордости и цельности, которая в то же время оказывается установкой смирения, проистекающего из ощущения самого себя как всего лишь одной нити в ткани Вселенной.

Имеет ли процесс психоанализа какое-то значение для этого типа религиозного опыта?

Я уже упоминал, что психоаналитический процесс предполагает установку предельного интереса. Не менее верно и то, что он стремится пробудить в пациенте чувство удивления и вопрошания. Как только это чувство пробуждено, пациент найдет свои собственные ответы. Если же оно не пробуждено, любые ответы, подготовленные психоаналитиком, даже самые лучшие и самые правдивые, окажутся совершенно бесполезны. Подобное удивление – наиболее значительный терапевтический фактор в психоанализе. Пациент считал свои реакции, свои желания и страхи чем-то само собой разумеющимся, считал свои тревоги результатом действий других людей, неудачи, слабой конституции и т. п. Если психоанализ эффективен, то это не потому, что пациент принимает новые теории, которые говорят нечто о причинах его несчастья, но потому, что он приобретает способность по-настоящему удивляться; он ошеломлен открытием той части самого себя, о существовании которой он никогда даже не подозревал.

Именно этот процесс прорыва сквозь границы собственной организованной самости – или Эго – и восстановления контакта с исключенной и отделенной частью самого себя, с бессознательным, тесно связан с религиозным опытом слома индивидуальных ограничений и обретения ощущения единства со Всем. Однако понятие бессознательного в той форме, в которой я его здесь использую, не соответствует в полной мере трактовкам ни Фрейда, ни Юнга.

По мысли Фрейда, бессознательным по сути является плохое в нас, вытесненное, то, что несовместимо с требованиями нашей культуры или нашего высшего Я. В системе Юнга бессознательное становится источником откровения, символом того, что на языке религии называется Богом. С его точки зрения, тот факт, что мы починены диктату нашего бессознательного, уже является религиозным феноменом. Я считаю, что оба эти понятия являются односторонними искажениями истины. Наше бессознательное – то есть та часть нашей самости, которая исключена из организованного Эго, с которым мы отождествляем самих себя, содержит в себе одновременно самое низкое и самое высокое, худшее и лучшее. Мы должны подходить к бессознательному с изрядным чувством юмора, глядя на иную часть нас самих без ужаса и без благоговения, чтобы понять, что она собой представляет, – а не так, словно бы бессознательное было Богом, которому надо поклоняться, или же драконом, перед которым надо униженно ползать на брюхе. Мы находим в самих себе желания, страхи, идеи, прозрения, которые были исключены из нашей сознательной организации и которые мы усматривали в других, но не в себе. Верно то, что в любом случае мы можем реализовать только какую-то часть собственных потенций. Многие другие мы должны исключить, поскольку мы не можем прожить нашу короткую и ограниченную жизнь без такого исключения. Но за пределами ограничений отдельной частной организации Эго находятся все человеческие потенции, а на самом деле – все человечество как целое. Когда мы соприкасаемся с этой отделенной частью, мы сохраняем индивидуальную организацию структуры нашего Эго, однако мы начинаем ощущать это уникальное и индивидуализированное Эго в качестве всего лишь одного из бесконечного числа вариантов жизни, как одну каплю из океана, которая отличается от всех остальных и все же тождественна этим иным каплям, которые сами являются лишь частичными модусами существования одного и того же океана.

При соприкосновении с этим отделенным миром бессознательного принцип подавления заменяется на принцип проникновения и интеграции. Подавление – это акт силы, отрезания и обрубания, «закона и порядка». Оно разрушает связь между нашим Эго и неорганизованной жизнью, из которой оно происходит, делая наше собственное Эго чем-то ограниченным, не растущим и развивающимся, но уже мертвым. Отменяя подавление, мы позволяем самим себе почувствовать жизненный процесс и обрести веру в жизнь, а не в порядок.

Я не могу завершить наше (далеко не полное) обсуждение религиозной функции психоанализа, не упомянув вкратце еще об одном весьма значимом факторе. Здесь я имею в виду то, что часто выставлялось в качестве ведущего возражения против метода Фрейда, а именно – тот факт, что на одного человека, если следовать этому методу, тратится столько времени и сил. Я считаю, что нет большего доказательства гения Фрейда, чем его совет не спешить даже в том случае, когда могут уйти годы на то, чтобы помочь одному человеку достичь свободы и счастья. Эта идея укоренена в духе Просвещения, который, венчая собой всю гуманистическую линию западной цивилизации, превыше всего ставил достоинство и уникальность индивидуума. Но такая идея, хотя она и согласуется с этими просвещенческими принципами, вступает в противоречие со слишком многими составляющими нашего интеллектуального климата. Мы стремимся мыслить в терминах массового производства и технологии. Если речь идет о производстве товаров, такой подход оказывается в высшей степени продуктивным. Однако если идея массового производства и поклонения технологии распространяется на проблему человека и на область психиатрии, она разрушает саму причину, по которой на производство большего количества все лучших и лучших вещей вообще стоит тратить время.