мог разговаривать на редкость вежливо и непринужденно, но Алена замечала, что его лицо и
глаза становились напряженными, а смех, хотя звучал весело и приветливо, утомлял его. И
после подобных бесед отец проводил ладонью по лицу, словно разглаживая морщины, которых
прибавили ему эти служебные разговоры.
Итак, отец не смог поехать с ними, и, когда поезд тронулся, он шел еще некоторое время рядом с
вагоном, что-то говорил маме, улыбался и махал рукой. А потом вагон поехал быстрее и
быстрее, и вот уже остался позади вокзал, а поезд уже грохотал по мосту над Днепром, а дальше
уже начинались леса и поля... Утром, когда Алена проснулась и припала к вагонному окну, она
даже отодвинулась от неожиданности: поезд шел словно по самому морю, по самой кромке
берега, лишь тонкая полоска земли отделяла вагон от воды.
— Не волнуйся, это еще не море, — засмеялась мама. — Этот пролив называется Сиваш. А к
морю нам еще ехать и ехать. Сначала троллейбусом, потом катером.
Так оно и было. Все происходило именно так, как говорила мама.
Они приехали в Симферополь. Там сели на троллейбус и доехали до Ялты. А уже от Ялты до
Мисхора плыли на морском катере. Дух захватывало! Чайки летают, кричат. Катер плавно
покачивается на волнах. С одной стороны — бескрайнее море, с другой — изумрудный берег.
Всегда, когда Алена вспоминает то лето, она вспоминает именно эту, первую поездку, точнее, плаванье на катере. Она смотрела вокруг, смотрела на счастливое мамино лицо и думала: “Как я
люблю мамочку! И лето! И папочку!”
В пансионате, где они поселились, жили родители с детьми. Все было, как в сказке. Утром на
море. Потом — обед и тихий час. Потом — игры на площадке и снова — море. А кукольный
театр! А экскурсии в Ботанический сад! А праздник Нептуна! Каждый вечер, пока Алена
укладывалась спать, мама ходила на вечерние купания. Она рассказывала Алене, как
серебристая лунная дорожка разбивается на хрустальные звездочки и как мерцающий шлейф
сияющих подводных пузырьков захватывает пловца в свои щекочущие объятия. Они спали с
открытыми окнами, и спокойное, мирное дыхание моря убаюкивало девочку.
Алена не помнит, где они познакомились с дядей Юрой. Кажется, на пляже. А может, на
прогулке в парке? Дядя Юра был совсем не такой, как папины знакомые. Всегда спокойный, не
суетливый, он и говорил как-то иначе: неспешно, негромко и очень мало. Алена заметила, что и
слова, произносимые дядей Юрой, почти не касались всего того, о чем говорила мама с отцом: еды, одежды, денег, отношений со знакомыми и друзьями. Дядя Юра не задавал фальшиво
вежливых вопросов, которые обычно задают взрослые: “Как ты учишься?”, “Маму
слушаешься?”. Зато дядя Юра чудесно плавал. Он мог бы заплыть далеко-далеко, но не хотел
нарушать правил. И сильный, стройный, нырял в прибрежные волны, а выныривал где-то почти
у самого красного буйка. И еще: он не курил. Аленка вначале даже удивлялась: взрослый дядя, а
не курит.
А однажды, когда он поднял Алену на руки, а затем закружил ее вокруг себя так, что сердце
вначале поднялось и замерло, а затем опустилось, Аленка почувствовала, как вначале
вспыхнувшая радость сменилась неясной тревогой. Ей почему-то вспомнился всегда
озабоченный отец, его усталое лицо, запах сигаретного дымка от его рук.
— Мама, а мы скоро домой поедем? — спросила она тогда.
— Скоро, дочка, скоро, — ответила мама, и Алена заметила, как мамины глаза погрустнели, а
уголки губ едва заметно опустились.
— Тебе не хочется домой? — удивилась тогда Аленка.
— Не хочется? С чего ты взяла? — переспросила мама.
И посмотрела на дядю Юру каким-то незнакомым Алене взглядом. Алена вдруг обратила
внимание на то, что мама и дядя Юра держатся за руки, как мальчик и девочка. Она схватила маму за руку и отчего-то закапризничала:
— Хочу к папе!
А вечером, когда мама, как всегда, собралась на вечернее купание, Алена сказала:
— Мам, я не хочу, чтобы ты сегодня купалась.
— Почему? — удивилась мама.
— Так, не хочу и все, — ответила Алена.
— Вот еще глупости! — вспыхнула мама. — Будешь еще капризничать! Сейчас же марш спать!
Я скоро приду.
И закрыла за собой дверь. Алена помнит, что именно тогда, когда она услышала шаги матери, ей впервые в жизни стало одиноко и как-то жутко на душе, она заплакала. Вскоре после этого
начались сборы в дорогу, обычная беготня по магазинам, базарчикам, и тревога забылась. Но
когда дядя Юра ехал с ними на автобусе, затем усаживал их в поезд и, прощаясь, поцеловал
Алену и маму в щечку, Алена снова почувствовала тревогу и боль за отца. Ведь дядя Юра
провожал их так, как будто он был их папой. Он нес чемодан, держал за руку Аленку, теперь он
стоял на перроне, пока не тронулся поезд. А мама, улыбаясь ему, беспокойно комкала в руках
носовой платочек, то и дело поднося его к глазам.
В вагоне мама с Аленой разговаривали мало. На остановках они ели вкусную вареную кукурузу, слегка посыпая ее солью, мама доставала душистые красные помидоры, хрусткие, в
пупырышках, огурчики, тоненькими ломтиками нарезала свежий белый хлеб. А когда утром
сквозь вагонное окно Аленка увидела знакомые купола Лавры, Днепр, родные киевские