Психопатология обыденной жизни

В ходе дальнейшего осмысливания мне стало ясно, что имело место совпадение ряда внешних обстоятельств двух вечеров: одинаковое время дня, характер освещения, одни и те же место и спутник. Я вспомнил чувство недовольства, которое пережил, когда начали высказывать озабоченность по поводу распространения гриппа, однако одновременно существовал и внутренний запрет, не позволяющий страху овладеть мною. Даже смысл фразы „Wir könnten ins Grab sinken“ [„Мы могли сойти в могилу“] был осознан мною, как я убедился, лишь после внесения в нее исправления (употребление Gras вместо Grab), что произошло все еще безотчетно. Результатом стала вторая оговорка (sinken вместо singen), призванная обеспечить воздействие подавленного комплекса.

Добавлю, что в то время я страдал от „страшных снов“, в которых видел одну близкую мне родственницу серьезно больной, а как-то раз даже мертвой. Еще перед самым попаданием в плен я получил известие, что особенно сильно грипп лютовал в родных краях этой родственницы, и даже высказал ей свою крайнюю тревогу. С той поры у меня не было связи с ней. Месяцем позже я получил известие, что за две недели до описываемого события она стала жертвой эпидемии!»

31) Следующий пример обмолвки моментально проясняет один из прискорбных конфликтов, выпадающих на долю врача. Некий обреченный, скорее всего, на смерть мужчина, чей диагноз не был, впрочем, еще установлен, приехал в Вену, чтобы здесь поджидать разрешения своих трудностей, и попросил друга юности, ставшего известным врачом, взять на себя его лечение, на что тот – не без внутреннего сопротивления – в конце концов согласился. Больному необходимо было находиться в лечебном заведении, и врач предложил санаторий «Гера». Это место, предназначенное главным образом для определенных целей (родильный дом), больного не устроило. «Да что ты, – горячо возражал врач, – в „Гере“, думаю, могут umbringen [„угробить“, вместо „unterbringen“ – „разместить“] каких угодно пациентов». Потом он жестко выступил против интерпретации своей оговорки. «Ты ведь не веришь, что у меня есть враждебные намерения в отношении тебя?» Четверть часа спустя он сказал сопровождающей его друга и взявшей на себя заботу о нем даме: «Мне не удалось ничего найти, и, более того, я все еще не верю в его несчастье. Но если оно приключится, тогда я выступлю за изрядную долю морфия, а после нее – покой». Случилось так, что друг поставил ему условие: он укоротит его страдания с помощью лекарств, как только установит, что больше не в состоянии ему помочь. То есть врач и в самом деле взял на себя миссию умертвить (umbringen) друга.

32)[56] Я не хотел бы отказаться от особо примечательного примера, хотя, по сведениям авторитетного для меня человека, он имел место около двадцати лет назад. «Как-то раз в компании одна дама, услышав слова о том, что она действует под влиянием страстей и под давлением каких-то тайных побуждений, заявила: „Конечно, женщина должна быть красивой, когда ей нужно нравиться мужчинам. В этом отношении мужчине заметно легче; если у него есть пять (fünf) здоровых членов, то больше ему ничего не нужно!“» Этот пример позволяет нам неплохо понять интимный механизм оговорок с помощью сгущения или слияния. Есть основания предполагать, что в данном случае слились воедино два близких по смыслу высказывания:

«Если у него есть четыре здоровых члена».

«Если у него есть все пять органов чувств».

Или же элемент «gerade» (целый и невредимый) является общим для целей двух высказываний, которые гласили бы:

«Если бы только у него были здоровые члены».

«Пусть будут все пять органов здоровыми».

Нам ничто не мешает предположить, что обе фразы (о пяти органах и о пяти здоровых членах) действовали совместно, чтобы во фразу о здоровых членах сначала ввести некое число, а затем непонятное «пять» вместо простоватых «четыре». Но этого слияния определенно не произошло бы, не окажись у него в виде оговорки подходящего и понятного смысла, некоей циничной истины, как ее можно услышать от женщины, впрочем, не без маскировки. Наконец, мы не намерены упускать из вида, что фраза дамы, понятая буквально, может быть с равным основанием признана как превосходной остротой, так и забавной обмолвкой. Это зависит только от того, произносила ее она с осознанной или неосознанной целью. Впрочем, поведение говорящей в нашем случае исключает сознательную цель, и фраза не может считаться остротой.

Сходство[57] оговорки с остротой заходит довольно далеко в сообщенном О. Ранком случае, в котором ее виновница в конечном счете сама смеялась над ней, как над остротой.