Психопатология обыденной жизни

Фраза «Ich fordere Sie auf, auf das Wohl unseres Chef aufzustoßen» («Предлагаю наплевать на здоровье нашего шефа»; aufstoßen заменяет anstoßen – чокнуться) – это не что иное, как ненамеренная пародия в форме послезвучия к задуманной фразе. Если бы мне довелось быть шефом, на торжестве в честь которого тостующий допустил этот ляпсус, видимо, я вспомнил бы о том, как умно поступали римляне, когда позволяли солдатам празднующего триумф императора громко выражать в шуточных частушках свою критику чествуемого. Мерингер рассказывает, как он сам обратился однажды к одному уважаемому человеку, который был старшим по возрасту в компании и носил фамильярное прозвище Senexe (Старик) или altes Senexe (Древний Старик), сказав: «Prost, senex altesl…» («Ваше здоровье, старики…») – и сам испугался сделанной ошибки (с. 50). Скорее всего, нам удастся прояснить его чувство, если вспомним, насколько Altesl созвучно с оскорбительными словами alter Esel (старый осел). Отказ от уважения к старшему по возрасту (что в детстве сводится к непочитанию отца) влечет за собой чувство глубокой внутренней вины.

Надеюсь, читатели не упустят из поля зрения различие в значении этих толкований, не подкрепленных доказательством, и тех примеров, которые собрал и разъяснил с помощью анализа я сам. Однако если в глубине души я все же твердо рассчитываю придерживаться принципа, что даже кажущиеся простыми случаи обмолвок следовало бы объяснять расстройствами речи под влиянием наполовину подавленной мысли, находящейся за пределами задуманного текста, то к этому меня подталкивает весьма интересное замечание Мерингера. Этот автор заявляет: показательно, что никто не хочет признаваться в своей оговорке. Хватает вполне разумных и честных людей, которые обижаются, когда им говорят, что они обмолвились. Я не возьму на себя смелость утверждать это в столь же обобщенной форме, как Мерингер из-за слова «никто». Однако отпечаток эмоции, связанной с обнаружением оговорки и по своей природе явно означающей стыд, имеет вполне конкретное значение. Она может одновременно включать в себя досаду из-за неспособности припомнить забытое имя и удивление по поводу стойкости кажущегося незначительным воспоминания. Каждый раз эти чувства указывают на соучастие в возникновении нарушения речи какого-то мотива.

Искажение имени равнозначно оскорблению, если происходит намеренно, такой же смысл оно может иметь в целом ряде случаев, когда появляется в виде непредвиденной оговорки. Тот человек, который, по сообщению Майера, однажды произнес Фрейдер вместо Фрейд, потому что незадолго до этого назвал фамилию Брейер (с. 38), в следующий раз заговорил о «фрейдовско-брейеровском» методе (с. 28), был, видимо, коллегой по профессии, не особенно довольным им. Еще один не объяснимый по-другому случай искажения имени я приведу позднее в главе об описках[65]. В этих случаях в качестве создающего помехи фактора вмешивается некая критическая способность человека, которая должна быть отставлена в сторону, потому что именно в этот момент она не соответствует намерениям говорящего.

Напротив[66], подмена имен, запоминание чужих имен, идентификация посредством оговорок с именами означает признание, которое в данный момент будет оставаться на втором плане. Об одном переживании подобного рода рассказывает Ш. Ференци, вспоминая о своих школьных годах:

«В первом классе гимназии мне пришлось (впервые в жизни) публично (то есть перед всем классом) декламировать стихотворение. Я был хорошо к этому готов и смутился, расстроенный с самого начала помешавшим мне взрывом смеха. Потом профессор объяснил причину такой странной встречи: разумеется, я совершенно правильно произнес название стихотворения „Издалека“, но с его автором ошибся, назвав таковым самого себя. Поэта звали Александр (Шандор) Петефи. Его имя совпадало с моим собственным, что способствовало путанице; однако настоящей ее причиной было определенно то, что тогда в своих тайных мечтаниях я идентифицировал себя с прославленным поэтом и героем. Осознанно же питал к нему граничащую с обожанием любовь и глубокое уважение». Естественно, что и весь злосчастный комплекс амбиций также скрывается за этим ошибочным действием.

Об аналогичной, осуществленной с помощью подмены имен идентификации рассказал мне один молодой врач, который с робостью и глубоким почтением представился знаменитому Вирхову: «Д-р Вирхов». Профессор с удивлением повернулся к нему и спросил: «Ваша фамилия тоже Вирхов?»