Психопатология обыденной жизни

Что же призвано означать это бранное слово? Возникшую в данном случае ситуацию нужно прокомментировать. Я тороплюсь на консультацию в городок на Западной железной дороге к больному, который, согласно письменно сообщенному мне анамнезу, несколькими месяцами ранее свалился с балкона и с тех пор не может ходить. Пригласивший меня врач сообщает, что, несмотря на это, он не уверен, идет ли здесь речь о повреждении спинного мозга или же о травматическом неврозе – истерии. Вот это я и должен был решить. Тут уместно напомнить о необходимости соблюдать особую осторожность с этим весьма тонким различием диагнозов. Мои коллеги и без того думают, что мы слишком легкомысленно диагностируем истерию там, где речь идет о более серьезных недугах. Но все это не оправдывает бранное слово! Кроме того, следует добавить, что маленькая железнодорожная станция была тем самым местом, где несколько лет назад я наблюдал одного молодого человека, который со времени серьезной душевной травмы не мог как следует ходить. Я диагностировал тогда истерию, несколько позднее подверг больного психоаналитическому лечению, а затем выяснилось, что мой диагноз если и не был ошибочным, то не был и правильным. Целый ряд симптомов больного были по природе своей истерическими и в ходе лечения довольно быстро исчезали, но вслед за ними стали наблюдаться не поддающиеся терапии и потому сохраняющиеся остатки, которые могли принадлежать только рассеянному склерозу. Врачи, смотревшие больного после меня, легко опознали организмическую природу заболевания. Я же вряд ли мог действовать иначе или принимать другое решение, но тем не менее оставалось впечатление тяжелой ошибки: я обещал больному исцеление, обещание это я, разумеется, не сумел выполнить. Стало быть, ошибочный выбор камертона вместо молотка можно перевести в словесную форму следующим образом: «Глупец, осел ты этакий, соберись на этот раз и не вздумай снова диагностировать истерию там, где налицо неизлечимое заболевание, как с тем бедным мужчиной несколько лет назад в том же самом селении!» И к счастью для этого небольшого анализа, пусть и к несчастью для моего настроения, этот самый человек был у меня на приеме с тяжелым спазматическим параличом несколькими днями раньше, на следующий день после ребенка-идиота.

Заметим, что на этот раз звучит голос самокритики, ставший отчетливо слышимым благодаря ошибочному выбору камертона. Для использования в качестве самоупрека такая промашка особенно подходила. Совершенный в данном случае его ошибочный захват обозначает, видимо, ошибку, сделанную в каком-то другом месте.

г) Само собой понятно, что ошибочный выбор предмета может обслуживать целый ряд других, довольно туманных намерений. Вот первый пример подобного рода: мне очень редко случается что-то разбить. Я не очень-то ловок, но в силу анатомической цельности моего нервно-мускульного аппарата у меня явно отсутствуют данные для совершения чересчур неловких движений с нежелательными последствиями. Так что не могу припомнить ни одного предмета в моем доме, разбитого когда-нибудь мной по неловкости. Из-за тесноты в моем рабочем кабинете мне часто приходилось в самых нелепых позах возиться с небольшим количеством античных предметов из глины или камня (из них я составил небольшую коллекцию), так что присутствующие при этом люди выражали опасения, как бы я что-нибудь не уронил и не разбил. Однако никогда ничего такого не случалось. Тогда почему как-то раз я столкнул на пол мраморную крышку моей самой обычной чернильницы и она разбилась?

Мой письменный прибор состоит из подставки унтербергского мрамора с углублением для стеклянной чернильницы. На ней лежала крышка с головкой из такого же материала. За этим письменным прибором были расставлены несколько бронзовых статуэток и фигурок из терракоты. Я сажусь за стол, чтобы писать, делаю рукой с ручкой для письма удивительно неловкое движение и тем самым сталкиваю на пол крышку чернильницы, стоявшей на столе. Найти объяснение этому удается без труда. Несколькими часами ранее в комнате побывала сестра, зашедшая посмотреть мои новые приобретения. Она нашла их очень красивыми, а затем заявила: «Теперь твой письменный стол и в самом деле выглядит очень симпатично, вот только письменный прибор к нему не подходит. Тебе нужен какой-то другой, покрасивее». Я проводил сестру и вернулся домой только несколько часов спустя. Тогда же, как мне кажется, я и учинил расправу над приговоренным к этому письменным прибором. Не сделал ли я из слов сестры вывод, что она собралась к ближайшему празднику подарить мне более красивый письменный прибор, а некрасивый старый я разбил, чтобы побудить ее осуществить намерение, на которое она вроде бы намекнула? Если это так, то мое столкнувшее крышку движение только почудилось мне неловким; в действительности же оно оказалось чрезвычайно ловким и целесообразным, да к тому же ухитрилось бережно миновать все расположенные рядом более ценные предметы.