Психопатология обыденной жизни

Даже осознанный замысел покончить с собой выбирает подходящее для этого время, средства и соответствующий случай. Это полностью согласуется с тем, что и неосознанное намерение поджидает какого-либо повода, способного взять на себя часть ответственности за самоубийство и тем самым освободить само намерение от подавления путем использования защитных сил личности[159]. Это – отнюдь не досужие рассуждения, приходящие в голову по ходу дела. Мне известен не один пример случайных, казалось бы, несчастий (связанных с лошадьми и экипажами), чьи более конкретные обстоятельства подтверждают подозрение в совершении оставшегося неосознанным самоубийства. Так, например, на офицерских скачках офицер свалился с лошади и так серьезно разбился, что несколько дней спустя умер. Придя в сознание после падения, он вел себя в некоторых эпизодах довольно необычно. Еще более удивительным было его поведение перед скачками. Офицер был крайне огорчен смертью любимой матери, в компании приятелей порой начинал безудержно рыдать, близких друзей заверял, что пресытился жизнью, намерен выйти в отставку, чтобы принять участие в войне на Африканском континенте, которая раньше его совершенно не интересовала[160]. Будучи еще недавно блестящим наездником, теперь при любой возможности он избегает верховой езды. Наконец, перед скачками, от участия в которых у него не было возможности уклониться, он делился мрачными предчувствиями. Согласно нашим представлениям, мы не будем удивлены, что предчувствие оправдалось. Мне могут возразить: и без всяких дополнений понятно, что в таком нервном и подавленном состоянии человек не может справиться с конем так, как пребывая в норме, с чем я вполне согласен, но только хотел бы выделить механизм подразумеваемой скованности движений в стремлении к самоуничтожению.

Ш. Ференци из Будапешта[161] предоставил мне для публикации анализ происшествия с огнестрельным ранением, выдаваемым за случайное, но признанным им неосознанной попыткой самоубийства:

«Й. Ад, двадцатидвухлетний подмастерье столяра, посетил меня 18 января 1908 года. Он собирался узнать, можно и нужно ли оперативным путем удалить пулю, вонзившуюся в его левый висок 20 марта 1907 года. Не считая появляющихся время от времени не очень сильных головных болей, он чувствовал себя вполне здоровым. Даже объективное обследование не нашло в левом виске ничего, кроме характерного цвета черного пороха на шраме, так что я отсоветовал ему делать операцию. На вопрос об обстоятельствах происшедшего он пояснил, что случайно ранил себя: забавляясь с револьвером брата и считая, что тот не заряжен, он приставил его левой рукой к левому виску (он не левша), положил палец на курок и выстрелил. Три патрона было в шестизарядном огнестрельном оружии. Я спросил его, как он пришел к мысли завладеть револьвером. В ответ он сказал, что это было в пору его призыва на военную службу; накануне вечером он взял оружие с собой в трактир, потому что боялся драк. При медицинском освидетельствовании его признали негодным к воинской службе из-за расширения вен на ногах, в связи с чем он испытывал сильное чувство стыда. Придя домой, он начал играть с револьвером, но намерения навредить себе у него не было; тут-то и произошел несчастный случай. На очередной вопрос, доволен ли он обычно своей судьбой, молодой человек ответил, вздохнув и рассказав историю своей любви к девушке, которая отвечала ему взаимностью, но, невзирая на это, оставила его, переселившись из-за жажды денег в Америку. Он собирался последовать за ней, однако этому воспротивились родители. Его возлюбленная отправлялась в путь 20 января 1907 года, то есть за два месяца до несчастного случая. Несмотря на все эти подозрительные факты, пациент все же настаивал, что выстрел был „несчастным случаем“. Я же был почти полностью уверен, что халатность, помешавшая перед забавой с оружием убедиться, заряжен ли он, как и самонаказание, были предопределены психическими причинами. Он все еще полностью находился под удручающим впечатлением от несчастной любви и явно хотел „забыться“ в военной службе. Когда у него отняли и эту надежду, он докатился до забавы с огнестрельным оружием, то есть до неосознанной попытки самоубийства. То, что револьвер он держал не в правой руке, а в левой, несомненно свидетельствует в пользу того, что он действительно только „забавлялся“, другими словами, осознанно не собирался совершить самоубийство».

Другой[162] переданный мне наблюдателем анализ кажущегося случайным самонаказания вызывает в памяти поговорку «кто другим копает яму, сам падает в нее».