Птенчик

На фабрике бунтовали рабочие, и отец появлялся дома к полуночи, спал несколько часов и уезжал обратно, а мать перенесла встречу с подругами на вечер: обычная игра в покер им надоела и они устроили турнир, и дневное освещение не вписывалось в придуманный ими антураж.

«А как же я?» – спросил Риккардо. Он стоял в гостиной и ощущал себя в ней незнакомцем, переминался с ноги на ногу, словно заглянул в гости к однокласснику и ждал, когда тот спустится вниз. Это был первый вторник, обеденные часы которого Риккардо проводил дома, а не у Далии или, как на летних каникулах, у Карлы, и странные, неизвестные чувства падали ему на плечи каплями воды из пульверизатора экономки, кружившей между цветочными горшками.

«Ты побудешь с той девочкой», – ответила Альба. Не только гостиная, но и мать казалась чужой. Высокая статная женщина, – она улыбнётся мальчишке, который вот-вот сбежит по ступенькам, потреплет его по волосам и предупредит, что на ужин будет запечённая рыба. Он сморщится. Она засмеётся, поцелует его в нос, а он, вытираясь рукавом, проворчит «ну, мама», схватит Риккардо за руку и выбежит во двор.

«А если девочка не хочет тратить на меня свой свободный вечер?». Стены гостиной поплыли перед глазами Риккардо, приобретая знакомые черты.

«Девочке за это платят». Иллюзия развеялась. Теперь обстановка гостиной совпадала с той, из которой Риккардо выходил утром, а мать – высокая статная женщина – не отличалась от матери, пожелавшей ему перед школой «хорошего дня».

Риккардо развалился на диване в доме Молли, положив руки под голову.

С Далией договаривалась мать. И хотя Далия встретила его приветливо, улыбалась, но улыбка её была не то вымученной, не то грустной, и Риккардо понимал, что мать либо просто вынудила Далию согласиться, либо, если Далия возражала, ещё нагрубила. Одно Риккардо знал наверняка: мать сказала ей то же, что ему – «девочке за это платят».

Весь вечер Далия слонялась по дому тенью. Её болтовня, которая раздражала Риккардо в первые встречи, стала бы отличным поводом для взаимных шуток, но Далия молчала и бросала короткие «да-нет» на его вопросы.

Риккардо искал точку соприкосновения, любую – от размеров земного шара до едва заметной бусинки, катышка на одежде, – но Далия бродила по гостиной, цепляла с тарелки фрукты, чистила их, предлагала Риккардо, а, когда он брал почищенный апельсин или банан, ускользала на кухню, чтобы через минуту вернуться для борьбы с очередной кожурой.

Она ходила по кругу, словно несмышлёная заведённая кукла, пока в ней, как в игрушке, не сломался механизм, и она не вышла на улицу, прихватив с собой одеяло.

Риккардо лежал на продавленном диване, не шевелясь: при малейшем движении диван трещал и подобно хищнику накидывался на жертву, сжимая её в пахнущих мокрой псиной лапах. Риккардо ухмыльнулся, вспомнив, как Далия плюхнулась на диван, который почти сложился пополам, превратив её в начинку для своего сэндвича. Она выбиралась из него с громким смехом, и Риккардо тоже смеялся, но тихо, чтобы Далия не слышала, и прикрывал рот раскрытой тетрадкой по математике.

Тогда он не хотел сближаться и пресекал попытки Далии к общению. Он помнил, что трёп о погоде, о школе, о ползающих за окном жуках рано или поздно разрастается сначала до непринуждённого общения – «о, расскажи мне, как твои дела?», а затем до тесного. Трёп множится, разбухает до дружбы, но, в конечном счёте, взрывается, и его грязные ошмётки – сплетни, оскорбления, или чистые – неловкость, игнорирование, ты понесёшь дальше, и если не спрячешься, не закроешься, то придёт день, когда твоя жизнь будет состоять лишь из ошмётков закончившейся дружбы.

Так было с Чаком. Их детский трёп размножился, разбух и три года назад взорвался, и Риккардо получил от Чака и его приятелей неподъёмный мешок грязных ошмётков, который таскал на себе, и как Квазимодо простил Создателю свой горб, так и Риккардо смирился со своей ношей, но зарёкся больше не открывать людям душу.

Он находил утешение в книгах и пропадал в вымышленных историях часами: гасил страницами жаждущий человеческого тепла огонёк в сердце, но с прошлой недели огонёк разгорался сильнее и литература от него не спасала.

Риккардо потянуло к Далии после «драйв-ина», когда он поверил, что провёл вечер не с навязчивой девчонкой, чьё внимание было лживым и зависело от количества долларов, которые ей заплатит его мать, а с человеком, способным на истинные отношения.

Неравнодушие Далии побуждало Риккардо к искренности.

<Сейчас или никогда>

Под стон захлопнувшегося дивана он вскочил на ноги и вылетел на улицу.

Далия сидела, закутавшись в одеяло, и Риккардо подумал, что если бы «шуршащие штаны» из соседнего дома выглянули в окно, то приняли бы её за сытно покушавшее привидение.

– Привет, – Риккардо сел рядом с ней, – замёрзла?

– Нет, – её голос сухой. Безжизненный.

– Я хочу признаться тебе кое в чём.

– Я слушаю.