Птица

– А ты на озере кого-то из знакомых встретил, что ли?

Птица подскочил на месте от неожиданности. Он с таким интересом наблюдал за метанием картошки в костер, что совсем не заметил, как подошла Надя.

– Господи…

– Его нам тут только не хватало! – со смехом ответила Надя. – Так что? Встретил кого-то?

– В смысле? Вроде нет, – нахмурился Птица.

– Оу, – замялась Надя. – Показалось, что ты с кем-то болтал, когда уплыл от нас на сапе. Ну да ладно.

Не могла же она видеть, как он разговаривает с Ру, зависшим прямо в воздухе всего в полуметре над Птицей? Птица нахмурился, кошка-тревожка снова начала топтать его внутренности – в последнее время она была частой гостьей.

Надя уселась к Птице под бок, и он, не задумываясь, приобнял ее за плечи одной рукой, прижимая ближе. Так легко быть смелым, когда не анализируешь каждый свой шаг, думал Птица. Хорошо, что кошка-тревожка в этот раз нацелилась на его небесные проблемы и совсем оставила без внимания беспокойства земные. Он еще теснее прижал Надю к себе, укладывая подбородок на ее кучерявую макушку. Надя рассмеялась на выдохе.

– Ты в порядке? – спросила она.

– Сейчас – да. Очень хорошо так сидеть, – ответил он, прикрывая глаза.

– Согласна, – отозвалась Надя, утыкаясь носом ему в шею.

Какое-то время они сидели в обнимку. Птица наблюдал, как съеживается фольга вокруг картофельных клубней, как искорки от костра взлетают вверх и гаснут, как Лиза с Лерой и Ильей шушукаются, склонившись друг к другу.

На небе у него такого не было. Там он мог только наблюдать исподтишка, незримо склоняясь с облаков, и завидовать теплу, близости и общности, которая есть у людей, но у ангелов не в почете. От Нади под боком стало теплее, и Птица вдруг вспомнил, что на небе он редко чувствовал близость с кем-то и тепло. Эти моменты почти стерлись из его памяти. Все они были укромно спрятаны в его мысленной библиотеке, задвинутые как можно дальше. Птица даже не был уверен, что это он сам скрыл эти воспоминания: казалось, такие мысли на небе сами собой укладывались в дальние ящики памяти.

В туманных мыслях Птица отчетливо видел только Ру и его грозовые крылья. Птица не помнил, в какой момент его вечности появился Ру. Казалось, он был всегда – теплым ветром, шорохом перьев, земными табачными подарками и звонким смехом в плечо. Он держался за Ру, когда вопросов к небу становилось слишком много и он едва не выпаливал их мимо пролетающим через облака коллегам. А потом держаться оказалось не за кого.

Птица нахмурился, вспоминая. Память все еще накатывала волнами в случайные моменты, когда он позволял себе мысленно вспорхнуть с земли. С Ру было весело, потому что у них было полтора бунтарских секрета на двоих: подглядывание за людьми и сигареты за облаком.

– Тебе не кажется, что ты слишком увлекся? – спросил однажды Ру. Они сидели рядом на краю пушистого облака, беспечно болтали ногами и разглядывали людей. Птица не отрывал взгляда, и расстояние до крошечных точек-людей сокращалось, позволяя ему видеть землю совсем близко. Ангельскими трюками он пользоваться любил. Птица был так погружен в наблюдение, что на вопрос Ру отреагировал не сразу.

– То есть?

– Как я ни появлюсь, ты сидишь и смотришь на них, – в голосе Ру едва, но слышалось раздражение. – Раньше мы наблюдали вместе, болтали, смеялись над ними, а потом шли заниматься своими делами. А теперь ты просто молчишь и смотришь, как будто меня тут нет.

Птицу захлестнуло виной так, как не бывает у ангелов. Вину перед Ру он чувствовал почти физически: засунь внутрь руку – и достанешь съежившийся замысловатый клубок.

– Да я… – начал он, но как оправдаться, не знал.

Он и правда прикипел к людям – даже вот так, издалека. У них постоянно что-то происходило: плохое и хорошее, радостное и печальное, трагичное и счастливое. Все это сменялось с такой скоростью, что Птица не поспевал за событиями: в его вечности таких быстрых перемен не бывало. На небе вообще ничего не менялось – все шло ровно и медленно. В этом безвременье он мало что чувствовал и испытывал, кроме привязанности к Ру, яркой вспышкой мерцающей каждый раз, когда тот прилетал на своих грозовых крыльях.

Ру не всегда был рядом. Ветряными заботами его все чаще заносило на землю, низко-низко к людям. Те благодарили его за легкий ветерок в московскую летнюю жару и ругали за ветрище со снегом в январе, едва отошедшем от новогодних праздников. Ру только пожимал плечами: такая работа. Птица же с упоением подслушивал все, что люди думали и говорили о ветерках и грозах. Людские разговоры доносились до Ру и кружили вокруг него, но он, как и многие небесные создания, отмахивался от голосов и почти не обращал на них внимания, поэтому свое участие им дарил Птица, жадно хватаясь за слова.

На человеческом быте Птица был помешан, уставший от своей экзистенциальщины: его подопечные много думали и размышляли, несвязно строили предложения и часто вздыхали от уныния. Он и сам был таким, но мечтал быть как Ру – беспечным и легким, воздушным, как самое крошечное перышко в его крыльях.