Птица огня

— Не надо никуда класть! — разозлился Сардан. — Себе оставьте, детей накормите.

— Да как же это, батюшка⁈ — старик не понял и посмотрел на толпу. — Что же нам делать-то? Зерно-то господское!

— С какой стати оно господское? Вы ведь его вырастили.

— С позволения господина.

— С какого еще позволения? Что он, марачи этот, разрешил земле урожай расти, что ли? Вы что такое говорите⁈

— Значит, разрешил. Как по-другому?

Цзинфей зло разглядывал мечущихся в недоумении крестьян. После всего, что им довелось пережить, после всех лишений и издевательств, они по-прежнему в исступлении искали хозяина и представить себе не могли мира, где их называли бы людьми. А значит все напрасно! Сгоревший замок, разбежавшиеся людоеды, и даже корабли, которые с надеждой пускал на дно он сам, Цзинфей, вообразивший, что таким образом сможет кому-то помочь…

Пока Сардан собирался с мыслями и раздумывал о том, что посоветовать крестьянам, из очередного грабительского похода вернулась Ашаяти и отвлекла внимание. На этот раз девушка переплюнула саму себя и привела целую лошадь. С самодовольной улыбкой она гордо прошествовала мимо Сардана, ожидая увидеть его восхищенный взгляд.

— Нашла, — похвасталась она.

— Не нашла, а утащила, — проворчал Сардан.

Улыбка на мгновение слетела с лица Ашаяти, но тотчас вернулась обратно, еще более триумфальная. Девушка, не замедляя шагу и не размахиваясь, двинула ногой в пах музыканту, но тот, наученный невеселым опытом, вовремя отскочил в сторону. Ашаяти цыкнула с досады.

— Вместе с этим, нам предстоит решить непростую, в определенном смысле, математическую задачу, — сказал Цзинфей и поправил вечно спадавшие очки. — Условия: одна лошадь и четыре человека. Вопрос: как нужно разместить четырех людей, чтобы они влезли на одну лошадь?

— Вы у нас арифметик, — заметил Сардан. — Например, усадим на лошадь двух женщин, я могу, так и быть, втиснуться посередине. Вопрос: где же будете вы, господин Цзинфей?

— Вопрос небезынтересный. Примем за второе условие задачи, что на лошадь обязательно сядут дамы. Таким образом, вычитая занятое ими место, установим количество оставшегося свободного и обнаружим, что осталось его, по существу, не так и много. А если учесть, что я, как человек худой и подтянутый, размещусь в середине, между двумя женщинами, незанятого пространства не остается вовсе. Поэтому, господин музыкант, прошу меня простить, но математика не в силах дать ответа на вопрос — куда посадить вас.

— Нет, нет, господин математик, вы пытаетесь решить задачу упустив одно из, как вы выразились, условий — ведь я размещусь между женщинами, а вот где будете вы?

— Вместо вас, разумеется.

На том и порешили — дамы поедут верхом, а мужчины и пешком не рассыплются. Под короткое седло постелили мягкую шубу, чтобы Ашаяти было легче позади, за ней кое-как разместили ящик с инструментами и, переодевшись и перекусив, двинулись в путь.

Дорога ненадолго заглянула в лес. Бесконечные орды древних скрипучих крестьянских телег, вьющиеся по лесным тропинкам, походили на разбитую армию, бегущую от неприятеля. А ведь эти крестьяне никогда не видели войны. Нынешний ханараджа Матараджана Чапатан (по прозвищу Золотой) не развязал ни одной из них, ни в одну не ввязался, да и в принципе, как человек, имеющий в жизни одно только увлечение — накопление богатства, — чурался всех остальных, которые так обожали люди его круга — люди, что посылают на смерть тех, кто рождается для страданий, люди, обсуждающие «свои» военные успехи в игровых терминах, прячась в золотых дворцах. Чапатану Золотому не было до всего этого никакого дела, и когда чиновники его пытались намекнуть, что неплохо бы начать войну и немного их, чиновников, обогатить, ханараджа отмахивался с досадой на этих людей, мешающих ему наслаждаться созерцанием собственной сокровищницы.

Ашаяти извлекла из внутреннего кармана своего полушубка золотую брошь в форме крыла, в центре которого, между перьями, сверкала россыпь маленьких драгоценных камней. Завороженная удивительной красотой украшения, Ашаяти подумала, что никогда в жизни не держала в руках столько денег, сколько нужно было на покупку одной такой броши, беспечно брошенной в землю этой ночью кем-то из беглецов. Вероятно, будь эта вещица у нее тогда, десять с чем-то лет назад, когда деревня ее умирала от голода, можно было бы, продав украшение, не просто спасти от гибели несколько сотен крестьян, но и обеспечить им человеческую жизнь…

Почему же теперь, сжимая в руках это сокровище, она не чувствует радости? Только какая-то тугая боль в сердце и разочарование от всего на свете…

Сколько мешков с зерном привезли нищие селяне, чтобы марачи купил себе это украшение? Сколько семей погибли, отдав последнее, что у них оставалось ради того, чтобы он мог держать в руках это золото так же, как держала его она? Сколько жизней посвящено было добыванию этой безделушки? Сколько труда, который мог быть направлен на что-нибудь нужное, полезное, на жизнь? Сколько крови, в конце концов, залито между золотыми перьями этого крыла?