Птица огня

Вскоре воздух стал меняться. К свежему, совсем зимнему, примешивалась какая-то знакомая вонь, которая вскоре превратилась в отчетливый запах гари. Прозрачный воздух, окружавший торговый тракт, серел и мутнел; облака, расступившиеся было, когда всадники проносились возле деревни у дороги, вновь потемнели, но не от того, что налились влагой, а потому, что их закрывало дымом.

Небо потемнело совсем, когда навстречу всадникам понеслись стаи перепуганных птиц. Они двигались тучей с запада на восток, большие и крикливые. Их было так много, что день рисковал превратиться в ночь.

Испуганное солнце спряталось в облаках.

Следом за птицами на всадников устремилось клокочущее черное полчище змей и пауков, затянуло дырявым покрывалом дорогу и поля вокруг нее. Перепуганные лошади шарахнулись кто куда, не обращая внимания на команды всадников. Шантари не удержалась в седле, поводок выскочил из рук, и она полетела было в этот ужасный темный поток под ногами, но вовремя подскочила Ашаяти и успела ухватить демоницу за плечо. Однако, неловко выгнувшись, воровка выронила из кармана мешочек с краденными у стражников Атаркхана монетами. О дорожные камни звякнуло золото. Мешочек тотчас потемнел от обсыпавших его пауков. Ашаяти свесилась с коня.

— Не трогай! — воскликнул Сардан.

Но Ашаяти не услышала, подцепила мешочек кончиками пальцев и встряхнула, в надежде сбросить пауков. Мерзкие членистоногие дождем брызнули во все стороны: на землю, на лошадиный круп, на ноги и руки девушки. Она вскрикнула, почувствовав укус, дернула ладонью, чтобы стряхнуть с нее вцепившегося паука, и уставилась на красную рану. Кожа вокруг места укуса тотчас побледнела, а потом стала покрываться синеватой коркой. Ашаяти вытаращилась на руку и изо всех стиснула зубы — по всему телу стрельнула боль. Лошадь, почувствовав страдания наездника, заволновалась.

Сардан кинулся к Ашаяти, а та посмотрела на него помутневшим взглядом кровавых глаз, пошатнулась и чуть не рухнула на землю. Лицо девушки посерело, на щеках выступила паутина синеватых полос, засверкали капельки слез. Сардан спешно, не слезая с коня в бурлящую черную землю, вынул из ящика, смахнув внутрь шелковый чехол, крошечный барабанчик понг-донг и стал быстро-быстро стучать по нему, перебирая подушечками пальцев. Звук был такой тихий, что Цзинфей, танцевавший на перепуганном коне в паре метров от инструмента, вообще ничего не слышал. Сардан заглянул в стремительно затягивающиеся красной пленкой глаза Ашаяти.

— Аши! — позвал он. — Аши!

Ашаяти, теряя последние силы, склонилась над шеей лошади, но все же сумела кое-как выпрямиться и посмотреть на Сардана, хотя и различила его как какое-то темное пятно.

— Надрежь ножом указательный палец! — говорил ей музыкант. — Скорее, пусть яд стечет на землю!

Ашаяти почти не слышала слов Сардана. Она машинально извлекла из внутреннего кармана шубы нож и приставила к подушечке указательного пальца правой руки.

— На левой руке, Аши! — поправил музыкант, продолжавший колотить по барабанчику. — Куда тебя укусили!

Ашаяти взяла нож в другую руку, провела кончиком его по пальцу и ничего не почувствовала. Кожа разошлась кривой, отвратительной трещиной, от тошноты у Сардана помутнело в глазах. Девушка перевернула рану к земле, но, вопреки ожиданиям, ни капли крови не вытекло из надреза. Как будто ее совсем не оказалось внутри. Ашаяти упала головой на шею лошади и закрыла глаза. В это же время Сардан спешно изменил темп игры, стал бить по мембране понг-донга реже, но всей ладонью, с силой. Глухие шлепки выстрелами бросались во все стороны, толкали коней, распугивали змей и пауков внизу, отшвыривали дым и ветер. Словно бы этот звук создавал в пространстве стену, а та, резко расширяясь, бесцеремонно распихивала все на своем пути. Кровь из надреза на пальце Ашаяти вырвалась жирной темной струей, потекла по белым камням дороги, и камни эти тотчас покрылись черной, неестественно черной гарью, как если бы их днями и ночами жгли в огромных печах. Чернильная кровь хлестала так, будто ее выливали на землю из чайника. После двух десятков ударов Сардан небрежно уронил понг-донг в ящик, оторвал кое-как кусок рукава со своей рубашки и обмотал в десять слоев порезанный палец Ашаяти. Ткань тотчас почернела. Музыкант попытался заглянуть в глаза девушки, но они были с силой закрыты, будто солнечный свет, которого, впрочем, было не так и много, причинял ей боль. Сардан вынул из ящика бурдюк с водой, кое-как приподнял Ашаяти за плечо.

— Попей, — сказал он.

Девушка приоткрыла красные глаза, искоса взглянула на музыканта. Сардан дал ей отпить немного воды, но большую часть расплескал на одежду и голову лошади. После этого Ашаяти опять закрыла глаза, опустила голову, уткнувшись носом в шею коня, и стала дышать тяжело, с усилием, сдавливая в ослабевших ладонях поводок. Сардан спрятал бурдюк в ящик и внимательно посмотрел на девушку. Она не шевелилась и бледна была, как обглоданная кость.

— Госпожа, отвезите ее обратно на почтовую станцию, — попросил музыкант. — Уложите в постель, пускай поспит.