Птица огня

— О, вы хотите раскрыть нам какую-то постыдную тайну?

— Что вы, госпожа… Я бы предпочел не раскрывать, — Цзинфей опустил глаза.

— Опять, наверное, женщина?

— Ох, эти женщины… как веселят их наши неудачи, — пробормотал Цзинфей, вспомнив что-то давнее.

— Получается, бежав из-под стражи, вы решили отомстить и принялись топить торговые корабли?

— Так и было, госпожа, — Цзинфей вздохнул свободнее, когда сменилась тема разговора.

— Но для чего? Ведь вы, вероятно, принесли много бед простым купцам и ремесленникам!

— Тогда я об этом не подумал, госпожа! Потопленные мною корабли принадлежали крупнейшей в Ракжанаране торговой конторе, владеет которой не кто-нибудь, а сам дхар. Этот человек скупает товары по всей стране за сущие гроши, разоряя мелких торговцев, ремесленников и крестьян, а потом продает в десятки раз дороже здесь, в Ракжанаране. А после этого строит в свою честь золотые статуи на холмах и, пользуясь, благодаря своему богатству, высоким статусом, принимает несправедливые законы, решает кого казнить, а кого миловать, распоряжается человеческими судьбами с бесчеловечным равнодушием и легкомыслием. Впрочем, сейчас, наблюдая за последствиями разрушений, которые совершает огненная птица по всему Матараджану, я понимаю, что мои методы возмездия были не то, что ошибочны, а привели бы, если бы мне удалось завершить начатое, к еще большей катастрофе, породили бы еще больше страданий. Человек, против которого я пошел, не потерял бы ничего, а только с удвоенной силой взялся бы выворачивать карманы бедняков, чтобы ни в коем случае не опустели собственные.

Цзинфей прищурился и посмотрел куда-то в темное небо.

— Скверный город этот Ракжанаран, — сказал он. — Раньше, после всего случившегося, я хотел его уничтожить, сжечь дотла, сравнять с землей это средоточие мировой несправедливости. А теперь понял, что здесь нечего жечь. Этот город, весь Матараджан — уже руины. Уже много лет. Сломанный механизм разламывает сам себя.

— Знаете, что сейчас занимает мое воображение? — неожиданно спросила Ашаяти. — Тонна золота, которую отвесит стража Ракжанарана за поимку одного грязного носатого очкарика!

— Аши, святые петухи! — воскликнул Сардан. — Этот человек помогал спасать тебя от виселицы, когда ты сдала его в прошлый раз!

Ашаяти неоднозначно улыбнулась. Цзинфея передернуло.

Сардан устало вздохнул, зевнул на весь рот и, достав карту, вышел из переулка. Свет из трактира неподалеку мельтешил от снующих там внутри пьяных тел и падал на карту. Куда могла отправиться птица сразу после потасовки в Ракжанаране? Двинуться вдоль берега к следующему порту или вернуться обратно на восток? Нет, скорее на юг, там много богатых дворцов, и они совсем рядом. А восточнее, на невысоком пригорке, или на самой настоящей горе, нарочито одиноко рос себе лес, вдали от мира, вдали от глаз…

— Прямо сейчас мы точно никуда не пойдем, — устало сказала Ашаяти. — У моего коня ноги заплетаются, и я сама хочу куда-нибудь упасть и полежать.

Из трактира гремела музыка и доносились беззаботные вопли, завизжала и расхохоталась какая-то истеричная барышня, глухо хлопнул о пол кувшин. Сардан посмотрел в окна, но те были такие толстые и мутные, что снаружи ничего нельзя было рассмотреть. Никаких сил не осталось, даже убирая обратно карту, сворачивая ее в трубочку, он почувствовал такое опустошающее бессилие, что сейчас бы рухнуть на землю и все, пусть и помереть. Но в то же время этот свет, эти звуки, эти вопли манили к себе, притягивали, гипнотизировали. Сардан вздрогнул, шлепнул себя по щеке.

— В общем, ладно, — сказал он. — Перекусим в трактире, два часа передохнем, пока успокоятся лошади. По-хорошему, их бы сменить, но в этом хаосе новых нам не найти.

Вдали заверещали, загорланили, черное небо над домами вспыхнуло ярко-желтым, почти золотым пламенем, и тотчас потемнело, полезли тучи дыма. В порту огонь перекинулся на новое судно и то вспыхнуло, словно только этого и ждало. Мимо, разбрасывая пыль, прогарцевал отряд всадников в теплой, совсем не военной одежде — гвардейцы как будто вышли с бала, набросили на плечи накидки и ринулись в бой.

Цзинфей натянул повыше шарф, подошел к трактиру и сосредоточенно поглядел в окно, ничего не разобрал, но прислушался, потом вернулся к Сардану и заговорил шепотом:

— Внутрь заходить никак нельзя. Я слышу знакомые голоса. В этом трактире меня знают с несколько непорядочной стороны, и счет на мое имя по крайней мере еще какое-то время назад висел на доске над стойкой.

— Как с вами сложно, господин ученый, — пожаловался Сардан и кивнул Шантари. — Госпожа, привяжите, пожалуйста, поводья наших лошадей у кормушки, — после этого он вновь повернулся к Цзинфею. — Мы снимем две комнаты и отнесем туда еду. Заберетесь через окно.

— Разумно, более-менее, — оценил Цзинфей. — В таком случае, нам нужно решить кто в какой комнате поселится.

— Я возьму себе номер с дамами, господин ученый, а вы сможете насладиться спокойствием одиночества.

— Нет, это я возьму себе номер с дамами, господин музыкант, потому что от одиночества у меня, видите ли, несварение желудка.