Птица огня

Правильно ли это — защищать убийцу? И правильно ли равнять поступки, называемые одним словом, но совершенно различные по содержанию? Убийство, как акт зла, и убийство, как акт наказания зла. Ведь для достижения совершенно разных целей и устремлений могут использоваться одни и те же средства, и стоит ли пролитая кровь убийцы тех же слез, что и кровь невинного? Сколько зла порой несет в себе слепота осуждения!

Он понимал гнев этих людей. Но кто вызвал этот гнев? Тот, кто пытался содрать с их рук цепи так страстно, что покалечил сами руки? Или они же сами, бежавшие от освободителей, они, обозленные, презирающие сами себя и в презрении этом дошедшие до того, что из ненависти к себе готовы проклинать других, готовы убивать и калечить, лишь бы заглушить эту боль малодушия?

Над толпой взмыли палки, копья, топоры в руках. Люди прошли еще два шага вперед. Сардан сдавливал пальцами «поносный» свисток и никак не мог ни на что решиться. Лошадь ржала, топталась на месте, перепуганная, взволнованная. Толпа надвигалась. Сардан повернул окровавленное лицо к людям. Они смотрели на него с ненавистью, пустой ненавистью безумной толпы, которая готова навалиться и разорвать на части даже собственных детей в приступе бешенства. Смотрели взглядом быка, перед которым повисла красная тряпка. Смотрели с ненавистью, на которую имели полное право.

Он вспомнил отдаленно похожую сцену, случившуюся в этом же самом городе всего каких-то несколько дней назад, когда он точно так же держал в руке «поносный» свисток, глядя на драку Ашаяти, и все не решался его применить, опасаясь навредить толпе, опасаясь навредить простым, невинным, непричастным людям… Но что же случилось теперь? Почему та ситуация воспринимается совсем иначе, чем нынешняя? Почему тогда он боялся даже прикоснуться к инструменту, а теперь скорее думал о том, как использовать его с максимальной эффективностью? Сардан смотрел на этих людей и не видел среди них невинных, не видел среди них непричастных. Он уже даже и людей-то среди них с трудом мог разглядеть. Чудища. Дикие, бездумные животные. Только сейчас, сию минуту — не вчера и не завтра. Но разве можно быть человеком вчера, зверем сегодня, а завтра опять стать человеком? Ведь это не грязь какая-то, которую можно смыть холодной водой. Это сердце человеческое, вынь которое — и человек умрет. И этот зверь — сидит ли он, прячется внутри человека? Или человек — это только маска, надетая на злобную морду зверя?..

Свисток был совсем холодный, а Сардан подумал вдруг, что приехал сюда помочь людям, спасти их от чудовища, а выходило, что он встал на защиту зла и сейчас собирается использовать музыку свою против жертв. Но разве все эти слова, которыми назвали их, — так уж правильно, так уж точно описывают явления реального мира? «Чудовище», «зло», «жертвы»! А что, если поменять их местами, назвать одно другим, перестанут ли они соответствовать реальности? Кто здесь зло? Кто чудовища и кто их жертва?

Сардан сдвинул набок ящик с инструментами и извлек из внутреннего кармана конусообразную трубку, названия которой так толком и не придумали. Между собой музыканты звали это приспособление шмырдюн, а иногда просто — усилитель. Шмырдюн значительно увеличивал силу звука, колебание волны, вмешивался в характер, меняя порой оттенки и смыслы. Поворачивая кольцо у широкого раструба, можно менять ширину угла распространения звука (концентрируя удар на относительно небольшой области). Кольцо у мундштука регулирует силу звука.

Увидев новый инструмент, толпа снова остановилась и насторожилась. Земля уже не просто дрожала, а плясала под ногами, но музыкант ничего не слышал, ни на что не обращал внимания. Кто-то в толпе закричал, как ненормальный. Брызнули слюни. Мимо лица Сардана промелькнула горящая стрела, и толпа в едином порыве бросилась вперед.

А он по-прежнему ничего не слышал. И почти ничего не замечал. Единственный хорошо видящий глаз залила кровь, а второй видел только то, что видеть не стоило.

Музыкант приставил мундштук шмырдюна к «поносному» свистку и многого не заметил в тот момент, когда подносил эту конструкцию к губам. Он не заметил, как кинулась врассыпную обалдевшая, перепуганная до полусмерти толпа. Он не заметил проскочивших мимо него с воплями шварзяков, Одджи, Ямара, Ашаяти, Шантари, Цзинфея и стаю черных волков. Он ничего не заметил. А просто дунул в свой страшный, усиленный шмырдюном свисток, и целая армия всадников, сброшенная со своих лошадей, полетела в скрючившуюся от внезапного приступа толпу. С пронзительным ржанием падали кони, люди, волки… Несчастные горожане кричали сдавленно, хватались за животы, за мягкие места, закатывали глаза и, скорчившись, сгорбившись, карачками семенили к городу, к зовущим их туалетам. Грозная канонада гремела над ошалелой толпой. Воздух наполнился миазмами и потемнел белый снег…