Птица огня

Напротив — захрапел с удвоенной силой, перепугав крадущегося у края поляны музыканта.

— Может, его прирезать, чтобы проснулся? — спросила раздраженная Ашаяти, глянула Сардана и воскликнула от возмущения.

Музыкант накинулся на лежащее у костра жареное мясо. Он схватил жадными лапищами сразу два куска и, не успев продавить их в глотку, стал лить следом, или, скорее, поверху, вино из кувшина. От этой картины у Ашаяти все свело в животе, да так круто, что опасно задрожал в пальцах нож. В тот миг храп мог прекратиться навсегда. Но она сдержалась, метнулась было перехватить свою долю мяса, но подумала, что нельзя оставлять без присмотра существо, способное так инфернально храпеть! Ашаяти завыла в страшном нетерпении, оглянулась, со всей известной ей грубостью стащила со спящего штаны и ими же связала за спиной его руки. После этого сделала перекат, прыжок, второй перекат и села аккурат возле музыканта.

Нет, это был, безусловно, не самый вкусный кусок мяса в ее жизни! Вопреки ожиданиям, вопреки голоду, мясо оказалось отвратительным настолько, что сперва она решила, будто перед ней вымазанный в конском навозе уголь! Но все же это было мясо, безнадежно испорченное, сожженное самым дьявольским образом. По лицу Ашаяти покатились слезы, она жевала и рыдала, глотала и рыдала, потом запила горьким, омерзительным вином и разрыдалась пуще прежнего.

Набив брюхо, Сардан и Ашаяти наконец вздохнули с облегчением, переглянулись, не узнали друг друга мутящимся взором и вскоре, сраженные вином, уснули тут же, прямо у костра.

Во сне Ашаяти тянула свои белоснежные, прекрасные, загребущие и ничего не упускающие руки к сундуку до того набитому золотом, что невозможно было закрыть его крышку. Но стоило кончикам ее пальцев коснуться желанных драгоценностей, как к горлу ее прикоснулось холодное лезвие ножа. Вслед за тем сквозь пьяный бред она разобрала какие-то голоса:

— И что же, позвольте задать вам вопрос, мне оставалось? Ответьте! Нет? Так отвечу я. А я, смею заметить, всегда говорю то, что думаю и то, что считаю нужным, и говорю это, как вы могли убедиться, всегда без лишних словесных оборотов, и прямо тому, кому нужно — в лицо. Каким бы это лицо ни было! И я, что же вы думаете, сказал? То есть не сказал, а написал в небольшом письме на ста сорока шести страницах, где представил краткий список, с некоторыми великодушными исключениями, всех претензий по поводу моего безобразного отстранения от деятельности? В конце письма — в постскриптуме на последней странице — я решительно и категорически предупреждал моих недругов о том, что объявляю им войну в любой части нашего и потустороннего мира до последней капли их крови!

— А вы уверены, что адресаты вашего послания добрались до самого главного, написанного на последней из сто сорока шести страниц? — спросил второй голос, и Ашаяти узнала Сардана.

Оба говоривших зверски чавкали.

— Без сомнения, и если этих невежественных людей не побудила к этому питающая любое разумное существо жажда знаний, то, по крайней мере, они должны были получить истинное удовольствие от стиля, которым написано было послание. Удовольствие, хочу я сказать, которое ни в коем случае не позволило бы им прервать чтение.

— Понятно. И чем дело кончилось?

— Кончилось? Что вы, что вы, любезный друг, моя история только начинается!

Ашаяти осторожно приоткрыла левый глаз. Сардан и связанный ею ночью тип сидели у костра и увлеченно запихивали в рот восставшее из преисподней мяса.

Рассвело.

Ашаяти неожиданно взвилась в воздух из лежачего положения, сгруппировалась в полете, оттолкнулась ногой от странной трубы и набросилась на болтуна. Она повалила его на живот и, невзирая на протесты, вновь содрала штаны, которые тот совсем недавно успел натянуть обратно. Во второй раз связав свою жертву, Ашаяти злобно накинулась на Сардана:

— Ты! — выпалила она, тыча в музыканта дрожащим пальцем.

На голову бедного музыканта обрушилась тонна ядовитой брани.

— Кто там? — пытался обернуться полуголый варвар. — Кто там на моей спине? Веталы? Ракшасы? Власти?

— Ты! — вновь вспомнила Ашаяти приличные слова. — Что ты сделаешь в следующий раз? Перережешь мне во сне горло⁈

— Ашаяти, да ты спятила! — оправдывался Сардан. — Этот человек совершенно безобиден!

— Это — человек⁈ — вскричала Ашаяти и подняла свою жертву с земли, чтобы Сардан полюбовался тем, за кого вступается.

Полуголый мужчина был ростом на голову, а скорее и на две выше Ашаяти, с чудаковатой прической, в которой волосы длинные были равномерно перемешаны с короткими в первозданном хаосе. Но больше всего внимания привлекал к себе нос на вытянутом овале лица — он был так катастрофически огромен, что невозможно, совершенно невообразимо чтобы у человеческого существа вырос такой хобот. Поначалу Ашаяти и вовсе трусливо решила, что это не нос, а другой специфический мужской орган.

— Это — человек⁈ — повторила Ашаяти. — Вот этот вот кладбищенский бхут⁈

— Простите, — кивнул Сардан своему недавнему собеседнику. — У нее было трудное детство.