Птица огня

Сам же «носатый умник» спешил больше всех. Он вспрыгнул в ванну, сполоснулся едва ли не в полете, надушился всеми средствами, какие обнаружил, вывалил весь предоставленный гардероб на кровать и мигом напялил на себя все самое элегантное, подошел к зеркалу и расстроился. Элегантное выглядело как-то блекло, обыденно, скучно. Если женщина увидит «носатого умника» в скучной одежде, она наверняка решит, что и сам он скучный книгочей. У ученых мужей очень плохая репутация в женском обществе… Тогда он вернулся к кровати и выбрал все самое броское, самое экстравагантное — пурпурные мешковатые дхоти, салатную рубаху, розовый жилет странной формы, похожий чем-то скорее на легкую куртку, и белые (в крапинку) туфли. Переложил во внутренний карман сверток с личными вещами. Вернулся к зеркалу. Ученый муж и философ материи превратился в клоуна. Что же делать? Как же быть? Цзинфей посмотрел на разбросанную по всей комнате одежду, потом опять на зеркало. А пес их пойми, этих женщин! — подумал он. Кидаются на все самое яркое, блестящее, бриллиантовое с золотым. Может быть, этот наряд и в самый раз… С такими мыслями, раздираемый противоречиями и недовольный собой, Цзинфей вышел в темный коридор на поиски покоев Шантари — нужно было во что бы то ни стало опередить музыканта, а там уже кто не успел — тот опоздал, и пеняй на себя. Мало того, в отличие от Сардана, перестаравшийся с алкоголем Цзинфей умудрился полностью и в деталях запомнить путь, который Шантари описала до своей комнаты. Проблема, которую не учел Цзинфей, была в том, что путь этот следовало рассчитывать от комнаты музыканта.

Другое обстоятельство и вовсе не могло быть взято Цзинфеем в расчет — Шантари и самой не сиделось на месте, поэтому она покинула свою комнату и, прекрасно ориентируясь в холодной тьме узких коридоров, направилась в спальню музыканта, совершенно уверенная в том, что тот ничего не понял из описанного ему пути и потому, скорее всего, сейчас сидит у себя и плачет. Хозяйка особняка, однако, не спешила. Угнетавшее ее чувство долга крови боролось с желанием послушать еще интересных рассказов о мире и приключениях. И страх перед гневом начальства оказался сильнее только нарождавшейся жажды свободы. Короче говоря, темные лабиринты таинственного полуразрушенного особняка полны были спешащих людей, еще не знавших, что конечная цель их движения сменила свое положение.

Сардан пытался вспомнить указания Шантари, но все, на что его хватало, так это слова «направо» и «налево», — но не порядок, в каком они были расположены. Двигаясь в потемках по удивительно тихому коридору, он в любом случае давно сбился с пути и, даже вспомни правильное направление теперь, не смог бы вычислить его исходя от точки отсчета. Направо, налево, а там — как пойдет! Он свернул направо, потом налево, и вдруг рука его, ощупывавшая стену, потеряла опору, ушла куда-то вглубь, и, увлекаемый собственным весом, Сардан шагнул в комнату с незапертой дверью. Внутри стояла темень, которую робко тревожил лунный свет из окна. Свеча до сих пор чадила, наверное, погасла совсем недавно. На большой кровати в центре комнаты Сардан различил чей-то прикрытый одеялами силуэт и тотчас же решил, что попал по назначению. Вероятно ведь, что ожидавшая его прихода девушка не стала запирать дверь? Правда, зачем она улеглась в постель и погасила свет, если собиралась слушать музыку? Сардан разгадывать не стал, а аккуратно прикрыл за собой дверь, прошел по комнате и уселся на край кровати. Свет падал на кровать так, что освещал только нижнюю половину фигуры, прикрытую одеялом, но не лицо.

— Госпожа, — сказал Сардан, но мысли, рождавшиеся в голове, тотчас вытеснялись остатками винных паров, — госпожа, сегодняшние луны, эти вечные союзники любовников и злодеев, скрывают от меня самое прекрасное, что я видел когда-либо в своей жизни — ваши глаза.

Пока Сардан нес околесицу, Цзинфей свернул там и тут и забрел в освещенную слабой свечой комнату, которую он посчитал покоями Шантари.