Птица огня

Сардан долго смотрел на разгорающийся костер, на плещущуюся воду, на заходящее неспешно к горизонту солнце и на полсотни уставших, молчаливых людей, то ли живых, то ли мертвых уже. Одно медвежье семейство спало и тихонько, совсем не по-медвежьи скромно храпело. Озерная вода краснела, отражая закатное небо, и Сардану, разглядывавшему сияющую гладь, на миг показалось, что он сидит у костра один, так тихо было кругом. Он вздрогнул, встал и что-то шепнул Шантари, она посмотрела на него то ли испуганно, то ли восхищенно, и, подумав немного, кивнула.

Музыкант извлек из ящика с инструментами небольшую деревянную флейту, похожую на скрученную для выжимки тряпку, нанес немного красноватой мази вокруг раструба, а к отверстию над мундштуком приклеил крошечную эластичную мембрану. Он присел на берегу так, чтобы плескавшаяся вода самую малость не добиралась до его ног, и заиграл. Над необъятным тихим озером солнечным лучом метнулся мягкий, точно вынырнувший из воды звук. Метнулся и пропал. А через короткую паузу другой, на половину с чем-то октавы выше. И тоже, вспорхнув легонько ввысь, он растворился в свежем, прохладном воздухе, исчез, а мгновение спустя ему на смену пришел тот, первый. Так они и чередовались между собой — через паузы с равным интервалом. Как качели, которые, свистнув тихонько, зависали на секунду и возвращались обратно, снова свистнув, но немножко иначе, немножко по-другому. Ашаяти показалось, что красное закатное небо немного просветлело, будто бы вот сейчас развернется солнце и пойдет в обратную сторону. В озере заплескалась вода. Немногие успевшие уже заснуть крестьяне просыпались и с богобоязненным благоговением смотрели в сторону музыканта. Кто-то привстал, кто-то молился. Казалось, сам воздух наполнился энергией и засверкал.

Выждав минуту, Шантари зашла в воду и стала собирать поднимавшуюся на поверхность рыбу. Она брала сразу по шесть штук, возвращалась на берег и выкладывала у костра, затем шла обратно в озеро. Когда набралось с полсотни рыбешек самых разных размеров и видов, музыкант прекратил играть, отыскал в ящике раздобытый в артели Атаркхана сосуд шмопа и позвал всех ставших лагерем на ужин. Крестьяне разглядывали пищу как сквозь сон, происходящее казалось им галлюцинацией. Было тихо.

Только через сутки блужданий по лесу крестьянский караван подошел к воротам в имение марачи. В заторе, который образовался прямо среди деревьев и сползал по дороге на километр дальше, столпилось несколько сотен телег. Гвардейцы в пестрых одеждах, похожих на халаты или пижамы, высокомерно разглядывали крестьян, долго и неряшливо простукивали мешки гнущимися тряпичными палками и потом, делая каждый раз театральную паузу, говорили снисходительно:

— Ну, проходи давай.

На каждую телегу уходило, наверное, минут пять, а может, и десять, особенно когда мешков было много, поэтому рассосаться затору не суждено было и до завтрашнего утра. Сардан попытался было пролезть без очереди, но его тут же окружили непонятно откуда нарисовавшиеся, но при этом все такие же сонные стражники.

— Это мы куда это без спросу⁈ Без очереди⁈ — зашепелявил стражник с бледным, синеватым лицом, на которое кожу натянули так изуверски, будто ее было слишком мало для и без того не гигантского черепа.

— Я артельный музыкант. Я здесь по поручению ханараджи, — как обычно приврал Сардан.

— Нельзя, — стражник зевнул.

— Как это нельзя⁉ — Сардан грозно насупился, чтобы произвести впечатление. — Вы отказываете в проходе человеку, который выполняет поручение ханараджи⁈

— При чем тут твой ханараджа? Здесь земли марачи Назадханы.

— Но ведь ханараджа выше, чем марачи! — все пытался достучаться Сардан.

— Чушь. Ханараджа, говорят, маленький, и ростом не выше козы. А марачи наш вон того дерева в два раза выше!

— Я не о росте говорю, а о том, кто главнее!

— Вот и говори. Иди вон туда подальше, скройся отсюда, и говори, что хочешь. Или я тебе свистульку твою туда засуну, откуда потом до старости высунешь!