Птица огня

Из-за пышного сада не виден был раскинувшийся внизу холма городок, окруженный защитной стеной из полуразвалившихся трущоб. Он был выстроен на берегу озера, воды которого в последние годы поднялись почти на метр и затопили нищенские окраины. Обитатели их, потеряв и то убогое жилье, что у них было, перебирались выше и селились в дырявых шалашах на склоне холма — между замком и городом, отчего ехавшие на бал гости вынуждены были проносится сквозь трущобы как через вражеский лагерь. Зрелище подавляло, поэтому многие, вылезая из карет, улыбались натянуто, через силу и приходили в себя только внутри, в надежных стенах замка.

Сардан попытался было слиться с толпой, но люди в богатых платьях шарахались от бродяг в грязных и вонючих костюмах, показывали пальцами, презрительно кривили рты, а кто-то и вовсе побежал искать стражу, которая осталась в полном составе с противоположной стороны замка. Мажордом, стоявший в дверях и приветствовавший гостей изощренным двойными поклоном с полуоборотом и каким-то странными круговым движением головы, увидев приближающегося к нему музыканта с кучкой оборванцев, поспешил навстречу.

— Прочь, прочь, — сквозь зубы процедил мажордом.

Поначалу он хотел схватить Сардана за плечи и развернуть, но тотчас одернул брезгливо руки и сморщил физиономию. Музыкант стал объяснять мажордому кто он, Сардан, такой, кто его спутники, кто их послал и почему ханараджа из Хандыма стоит выше по социальной лестнице любого марачи и любого дхара, но управляющий замком ничего не слушал и дальше повторял свое перепуганное «прочь», пока не вывел Сардана из себя. Музыкант решил, что неплохо бы поработать среди этой толпы «поносным» свистком, а Ашаяти раздраженно стучала пальцами по рукоятям своих сабель, но в тот момент, когда слово «прочь» было произнесено уже раз пятьдесят, за спиной мажордома в сопровождении нескольких стражников появился человек невысокого роста и с громадными совиными глазами. Этот был выряжен в короткую розовую рубашку с золотистыми узорчатыми цветочками на ней, а ноги обтянуты были узкими, практически прозрачными колготами. В промежности назойливо выпирало что-то странное, пухлое, привлекающее, приковывающее взгляд, к великому ужасу того, кто оказался перед этим человеком.

— Что у вас тут, дорогой мой? — высоким голосом обратился мужчина в колготах к своему мажордому, и Сардан понял, что перед ним не кто иной, как марачи Назадхана собственной персоной.

Как там говорил стражник, в два раза выше дерева? Интересно, видел ли хоть раз тот человек с обратной стороны замка своего хозяина?..

Музыканту пришлось в третий раз с новыми подробностями рассказывать кто он такой, кто такие его спутники и что они, в конце концов, забыли в этом пренеприятнейшем месте.

— Мы думаем, не без причины, что следующей целью огненного духа… — говорил Сардан, но Назадхана прервал его, пропустив все мимо ушей.

— Музыкант — это замечательно, — сказал марачи. — Как вы сказали вас зовут?

— Сардан.

— О, вот оно что! — марачи заулыбался. — Очень знаменитое имя! Впрочем, впервые слышу.

— Так вот, я говорю, мы думаем, что…

— Мы были бы рады послушать ваше искусство, просим быть нашими гостями, — марачи повернулся к мажордому. — Дорогой мой, проведите гостей в гардеробную, разрешите им сменить платья с пути. А после, — он очень медленно повернул голову обратно к Сардану и расплылся в такой плотоядной улыбке, что музыканта аж передернуло, — вы сыграете нам что-нибудь чувственное и сентиментальненькое.

Ага, подумал Сардан, на «поносном» свистке. Чувственное, прям до слез.

Их повели запутанными, ослепительно яркими коридорами. Тысячи свечей заливали все светом, сияло золото и драгоценные камни в бесчисленных узорчатых подсвечниках с вделанными понизу обнаженными фигурками.

В бескрайней гардеробной на втором этаже, разделенной на мужскую и женскую половины, собраны были сотни платьев, многие по виду старинные, оставшиеся от предков, которые, похоже, вели такой же образ жизни, как и их потомки. Впрочем, эти древние одежды, по крайней мере, походили на платья, чего не скажешь о нынешних. Среди сваленного кучей тряпья Цзинфей отыскал новомодные штаны с вырезом между ног, а Сардан — рубашку из одних кружевных рукавов слоев в десять. Мужчины оделись неоригинально: в простые камзолы и теплые штаны без особых изысков, разве что музыкант повязал себе поверху пижонский широкий пояс с цветастой вышивкой. Женщины возились на своей половине в разы дольше. Ашаяти перебирала платья быстро, отбрасывала каждое попавшееся под руку с поспешной брезгливостью, краснела раскаленными углями от одной только мысли о том, как на ней будет выглядеть эта одежда. Слишком широкие вырезы и тут, и там, слишком прозрачная ткань, слишком облегающая — она забраковывала буквально все. Грубость, вульгарность платьев вызывала у нее омерзение. Никакой утонченности, никакой изысканности, которыми так гордились люди высшего света, не нашла она в этих одеяниях. Только пошлость и броская безвкусица. Никакого блеска не было в этом мире. Он только поглощал свет.