Птица огня

Туалет оказался помещением средних размеров, вдоль стен которого прямо в полу выбиты были небольшие дыры (шестнадцать штук), не отделявшиеся друг от друга никакими стенками и укрытиями, отчего комната походила на решето. Над каждой дырой горела свечка, в воздухе витал запах благовоний, как если бы кто-то тут готовил торты и пирожные. Внутри, по счастью, никого не оказалось, и Шантари смогла перевести дух, собраться с мыслями, а потом решила, что из этой комнаты она больше никуда не уйдет. Мир, который она так мечтала повидать, окрасился в черное и полон был отвратительных людей с длинными, тянущимися к ней руками. В голове даже мелькнула мысль — а не вернуться ли домой, в Чатдыр?.. Золото в этом дворце блестело кровью, душистые благовония пахли ядом, а дорогое вино текло слюнями сладострастия. Мир цветов, шелеста волн и добрых улыбок, который она воображала себе в темном особняке далеко отсюда, теперь раздражал дешевой наивностью.

Ашаяти, потеряв из виду свою «смелую» подругу, перепугалась, и, отшатнувшись от напиравшей толпы, шагнула было обратно к выходу, но внезапно кто-то ухватил ее сзади за плечи. Ашаяти отскочила и обернулась так поспешно, что споткнулась и чудом только не растянулась на полу из-за сковывающего ноги платья. Перед ней стоял белокурый молодой человек неясной половой принадлежности с приторной улыбочкой — из тех, что нравятся дамам до пятнадцати лет.

— Госпожа, разрешите пригласить вас на танец, — сказал улыбчивый парень (вероятно, парень), но сразу же осекся, взглянув в сердитые глаза той, к которой так неосторожно обратился.

Ашаяти зарычала и мотнула головой — иди, мол, пока цел. Не успел ретироваться первый, как на бедную девушку навалились сразу несколько, среди которых не постеснялся всунуться круглый маленький старик, ростом не достававший ей и до пупка. Они затараторили все разом, потянули к ней потные руки, поперли, как голодные волки на загнанную лань. Ашаяти почувствовала, что теряет связь с реальностью, что ноги и руки вот-вот откажутся ей повиноваться. Она прошмыгнула между нападающими, просочилась сквозь толпу туда, где ожидала увидеть выход, но вместо этого уперлась в стену. Позади варварски гремело и грохотало. Ашаяти поспешила вдоль стены, сбила с ног какую-то лобызающуюся волосатую парочку (ей показалось, впрочем, что лобызалось трое) и уперлась в стойку, заставленную переполненными графинами. Ашаяти принюхалась к одному, другому, третьему. В зале, где толкались сотни обрызганных благовониями людей, где чадили у потолков ароматические свечи, она различила мощнейший запах алкоголя. В первом графине был шлюк, во втором злое вино, в третьем что-то очень кислое и вонючее, похожее на смешанную со спиртом мочу.

На столах в углу разложили блюдца с экзотическими закусками, пирожными, паштетами, сладостями и икрой. А ведь где-то совсем рядом, за несколькими стенами, голодные крестьяне отдают последнее зерно и ползают на коленях, вымаливая крохи для своих детей.

Ашаяти сделала пару глотков шлюка, вздохнула полегче, поспокойнее, посмотрела на извивающуюся хаотично блестящую толпу и скривилась в презрительной улыбке.

Сияющий золотом бальный зал напомнил ей грязный бандитский кабак, зловонный и с пьяницами. Хозяева таких кабаков с не меньшей претенциозностью сдирают грязь со своих треснутых кружек, чем местная прислуга с золотых кубков.

Как же так получилось, что мир, из которого она хотела сбежать, оказался так похож на тот, где она хотела бы оказаться⁉ А раз так — к чему и куда еще стремиться? К чему и зачем вообще жить, когда некуда податься и все вокруг помойная яма?..

Ашаяти почему-то захотелось, чтобы вот сейчас к ней кто-нибудь взял и подошел. Тогда б она ему!..

Цзинфей, потеряв увлекших его коридорами дам из виду, бродил среди людей, которые всегда почему-то обращены были к нему своими спинами, затем наткнулся на горстку женщин, сидевших на диванах в углу перед столиком с алкоголем и фруктами. Руки одной были выкрашены традиционными узорами из хны, а в волосах другой торчала большая заколка с обсидиановыми бусинками, свисавшими на крошечных золотистых ниточках. В углу сидела элегантная ракшаси, выше остальных головы на две и обвешанная вся звенящими браслетами, рядом с ней пристроилась темнокожая девушка, волосы которой выкрашены были разноцветными струйками, а вокруг шеи лежали полупрозрачные сапфировые бусы.

— Не могу я больше пить сливовый битэ! — говорила одна, сидевшая к Цзинфею спиной. — Мне вообще кажется, его в наши дни никто не пьет. Когда это было последний раз? Ой, не вспомню… Да? Глупые мы тогда были, молодые, и вспоминать как-то стыдно, таким вздором занимались! — она захихикала.

— Помню, мы мешали сливовый битэ с клубничным, — подхватила другая. — Пили из бокалов производства Мхабути, а потом били их об пол!

— Ну это совсем давно было, так стыдно… ой…

— Да, где-то недели две назад…

— Что ты, больше! Три, наверное…

— Из Мхабути больше никто не пьет, разве только какие-нибудь низы, крестьяне-ватрабхады, — сказала ракшаси и зазвенела браслетами.