Птицы белые и черные

Закрыв глаза и раскинув по сторонам руки, Голдаев лежал на влажной рыхлой земле, прислушиваясь к самому себе, живой или нет.

Послышался топот многих ног, и скоро Голдаева окружили парни и девушки. Человек пять. Испуганно смотрели.

— Живой или нет?

— Он же с четвертого этажа пикировал.

— Может, сердце послушать?

— Страшно…

— «Скорую» надо вызвать, ребята. Я сбегаю позвоню… — И торопливый топот ног.

— Чего он полез туда? — после паузы спросил кто-то.

— Может, ворюга?

Хлопнула дверь в подъезд, и Голдаев услышал задыхающийся голос Веры:

— Господи, Роба, миленький! — Она упала рядом с ним на колени, приложила голову к его груди.

И тогда он вздохнул глубоко и захохотал. Вера испугалась, вскочила. А Голдаев лежал на спине и хохотал как полоумный.

— Это у него шок, — сказал кто-то из ребят.

— Дурь это у него, — оскорбленно сказала Вера. — Жалко, что не разбился, — похоронила бы и думать забыла.

— Но-но! — перестав смеяться, сказал Голдаев. — С похоронами спешить не надо.

Вера не ответила, пошла к подъезду.

— Дверь не закрывайте, Вера Николаевна, — попросил Голдаев и попытался встать. Охнул, схватившись за поясницу.

— Может, перелом? — спросил кто-то из ребят.

— Перелом в судьбе, — усмехнулся Голдаев и медленно побрел к подъезду, морщась от боли и держась за поясницу.

Когда он ушел, прибежал парень, звонивший по телефону, сообщил:

— Через полчаса обещали. — Он увидел, что Голдаева нету, растерялся. — А где он?

— «Скорую» встречать пошел! — со смехом ответил кто-то. И тут же беззаботно забренчала гитара и два-три голоса складно запели:

— «Я женщин не бил до семнадцати лет,
В семнадцать ударил впервые,
С тех пор на меня просто удержу нет,
Налево-направо я им раздаю чаевые…»

Дверь Вера ему опять не открыла. Напрасно он минуту или две давил на кнопку, стучал кулаком. Тогда он расположился на ступеньках у двери, закурил и стал ждать. Ждал, наливаясь злостью. Рядом на ступеньке росла гора окурков. Наконец, где-то во втором часу ночи, когда Голдаев уже задремал, осторожно щелкнул замок и Вера выпустила на площадку чернявого, худощавого парня. А сама в щелку наблюдала, что будет.

Голдаев приоткрыл глаза, но не шелохнулся. Парень хотел было осторожно пройти мимо, но Голдаев загородил ногой дорогу.

— Тебя как зовут? — продолжая сидеть, спросил Голдаев.

— Тебе-то что?

— Не груби, а то я сейчас из тебя инвалида сделаю, — пообещал он.

— Ну, Витей зовут. Дальше что?

— Не надо больше сюда ходить, Витя.

— Это почему еще? — ощетинился тот.

— Ты, Витя, такой молодой, красивый, чего тебе от матери-одиночки надо?

— А тебе чего от нее надо? — не сдавался Витя.

— А у меня… любовь, понял? Трагическая… не поправимая, — вздохнул Голдаев, и ему даже сделалось себя жалко.

— Понятно… И у меня любовь…

— У тебя любви быть не может, — прищурился Голдаев. — Ступай и запомни: еще раз здесь увижу…

— Понял, понял, не повторяйся, — буркнул парень и прошел мимо по лестнице вниз.

Голдаев курил и ждал, пока не хлопнула дверь в подъезде.

А Вера, хитрая женщина, дверь в квартиру не закрыла, но сама ушла.

Голдаев подошел к открытой двери, чуть толкнул ее, и стала видна черная пустота прихожей, и где-то в глубине ее желтела полоска света. Голдаев постоял-постоял перед открытой дверью и пошел прочь.

А Вера стояла в комнате и ждала его. Потом выглянула в коридор, увидела распахнутую дверь и пустую лестничную площадку. Она тихо всхлипнула и погрозила в пустоту кулаком…

…Ужинали они в бывшей линейной казачьей станице, а теперь поселке городского типа Терновой. Бетонностеклянная столовая была построена прямо у дороги. Ярко освещенные витрины. Здесь в ночное время кормили проезжавших рейсовиков. Борщ, котлеты, компот — простенько и сытно. Ужинали в молчании. Невеселые мысли шоферов были обращены к машине, застрявшей на мосту.

— Вот Федоткин, жук майский! — вдруг стукнул кулаком по столу Репьев. — Сагитировал! Сдохнуть можно на такой дороге!

— Теперь гавкать поздно — назад не повернешь, — устало ответил Кадыркулов.

— Девушка, еще пару котлеток дай-ка…

— Не набивайте брюхо, мужики, — предупредил Голдаев, — а то в сон потянет.

— Как твой новый напарник, Роба?

--— Орел. С ним и на Северный полюс не страшно.

— Эх, Веня, святая душа, пей брагу да вино, люби девок да кино!

Все рассмеялись.

— А чего ты так в Воропаевск рвешься, Венька? — спросил Репьев.

— Девушка его бросила… на стройку рванула, — пояснил Шутиков. — А он теперь права качать едет! — И Шутиков засмеялся.

Венька обиженно засопел. Голдаев прищурился на Шутикова:

— Ты так не рванешь, верно?

— Что я, больной, что ли? — снова засмеялся Шутиков.

— Да, брат, ты здоровый. Вот первым и пойдешь.

— Почему это я? Репьев первым до сих пор ехал, пусть и дальше.

— А дальше ты пойдешь, — голос Голдаева сделался глухим и злым: — Не то я тебя перед радиатором бежать по дороге заставлю. — Голдаев поднялся. — По коням, мужики. Вениамин, закругляйся, некогда…