Читаем Птицы белые и черные полностью

Птицы белые и черные

Он погасил свет в кабине, уселся поудобнее, взялся за руль. Взревел двигатель. Голдаев сначала подал чуть назад, потом мгновенно перевел скорость и бросил машину вперед. Могучий КрАЗ задрожал от напряжения, прошел несколько метров вперед и встал. Но Голдаев водате ль был мастерский. Он тут же дал задний ход и, пройдя немного назад, вновь бросил машину вперед. КрАЗ пробивался в непролазном снегу метр за метром. Голдаев нещадно выжимал из двигателя все, что мог.

— Давай враскачку, родимый, враскачку… — цедил Голдаев сквозь зубы, и лоб у него покрылся испариной. — Потихонечку… враскачечку, пошло-поехало…

Машина все дальше и дальше уходила от трассы, и тут Венька забеспокоился. Голдаев вел ее только ему известным путем.

— Куда мы едем? — спросил он, но Голдаев не ответил, может быть, не расслышал.

— Дорога ведь сзади? — уже закричал Венька. — Куда мы едем?

— В Корсукар! — отрывисто ответил Голдаев.

— Заче-ем?!

— Не твое дело!

— Нам в Воропаевск надо-о, Роберт Петрович! Наг там жду-ут!!

— Через Корсукар другая дорога есть! Лучше!

— А если нас на трассе искать будут?!

— Отвязни! — яростно глянул на него Голдаев. Твое дело телячье!

— Как это — телячье?! — И Венька весь потянулся к нему, будто хотел ухватиться за баранку.

Одной рукой Голдаев отшвырнул его в угол кабины. Тот ударился боком о дверцу и, казалось, смирился.

А Голдаев продолжал упорно гнать машину вперед. Снег доходил до бортов, скорость — не больше двадцати километров.

Венька вновь рванулся к рулю, закричал:

— Назад поворачивайте, кому говорю?! Не имеете права!

Голдаев коротко ударил его в скулу:

— Не лезь, щенок! Прибью!

Машина, надрываясь, ползла вперед. В кузове выросла громадная гора снега, и КрАЗ теперь походил на горбатое доисторическое чудовище. Голдаеву вдруг вспомнилось, как они познакомились…

…Он возвращался в Кандым на базу. Вечерело. Отпустила заря. И вдруг на дорогу выбежала молодая растрепанная женщина, вскинула вверх обе руки. Голдаев затормозил, удивленно глядя на нее. До Кандыма было не меньше тридцати километров, откуда она тут взялась?

— Помогите! Умоляю! — Губы у нее кривились, лицо заплаканное, в распущенных волосах запутались хвойные иглы, паутинки. — Я мальчика потеряла!

— Где? — Голдаев выбрался из кабины, закурил.

— Здесь, в лесу. И сама заблудилась, и сын… Боже мой, я с ума сойду! С утра хожу кричу. Умоляю, помогите, сделайте что-нибудь!

— Дела-а… — протянул Голдаев, окидывая взглядом непролазную чащу. — Где ж тут искать-то? Как вы в лесу-то оказались?

— По грибы поехали, — плачущим голосом отвечала женщина. — На рейсовом автобусе.

— А где сошли?

— На пятнадцатом километре.

— А это тридцатый, гражданочка, соображаете? Вы целые пятнадцать километров в лесу отмахали! — изумилея Голдаев.

— Я сына искала… ходила кричала — нету нигде…

— Его здесь и не будет. На пятнадцатый километр ехать надо, — категорически заявил Голдаев. — Небось на шоссе вас и ждет.

Они поехали к городу, но на пятнадцатом километре мальчика не оказалось. Женщина заметалась вдоль лесной опушки громко крича:

— Его-ор! Его-ор!

Она уходила все глубже и глубже в лес, продолжая полным отчаяния голосом выкрикивать имя сына:

— Его-ор! Его-ор!

Голдаев и сам не знал почему, но пошел за ней следом и тоже стал звать, складывая ладони рупором:

— Его-ор! Его-ор!

Они проискали мальчишку до поздней ночи, охрипли от крика.

— Может, я в город махну да милицию вызову? — предложил он, но женщина не ответила. Она как сомнамбула продиралась сквозь чащу и звала с упорством сумасшедшего:

— Его-ор! Его-ор!

И Голдаев, досадуя на себя в душе, шел за ней и тоже звал. Потом ругался:

— Кто отпускает мальчишку в лесу? Соображать надо, гражданочка!

Что ему эта незнакомая женщина и ее пропавший мальчишка?

— Сколько ему? — спросил он между прочим.

— Пять с половиной. Боже мой, что же делать? Придумай что-нибудь, умоляю! Спаси меня! Я умру, если его не найду! — И она зарыдала, уткнувшись лицом ему в грудь.

Голдаев растерянно гладил ее по плечам, бормотал бессвязно:

— Ну, чего реветь-то, гражданочка… искать надо… Ну, хватит, успокойся, кому говорю…

Они нашли маленького Егора на берегу лесного озера. Горел костерчик, и возле него в спокойной задумчивости сидел, маленький мальчик и смотрел на огонь.

— Ты что же, друг, тебя зовут, а ты не откликаешься? Нехорошо.

— Я отзывался, а вы не слышали… у меня горло уже село, не могу, — сиплым, едва слышным голосом отозвался он.

— Как же ты костер-то разжег?

— А я умею. У меня и спички есть. — Он достал коробок, потряс им в воздухе.

— А зачем разжег?

— Чтоб мама увидела. Кричать не могу, вот и разжег.

— Э-эй! — разогнувшись, закричал Голдаев. — Сюда идите-е! — Потом спросил мальчишку: — Как мать зовут?

— Вера…

— Вера-а! Сюда иди-и!

Потом она рыдала, прижав Егора, повторяла, будто в забытьи:

— Миленький мой, родненький мой Егорушка…

Мальчик был здорово напуган, а Голдаев стоял над ними и глупо улыбался, подмигивал мальчишке: