Птицы, искусство, жизнь: год наблюдений

И вот что обнаруживают многие – потребность что-то делать, чего-то достигать, добиваться успеха неутолима. Мой отец считал затишье не благодатным моментом, а врагом. Менталитет его поколения, его социальное происхождение, его личные тараканы в голове – всё это внушило ему, что только Работа и важна (Работа с большой буквы, а не та «работа» с маленькой, которая состоит в уборке дома и заботах о хорошей семейной жизни). Работа была разновидностью гипнотического транса и убежищем для самолюбия: что бы с тобой ни случилось, лучше не сидеть сложа руки.

Его суровейшая трудовая этика передалась мне еще в раннем детстве.

Но этика беспрерывных, панических усилий по-настоящему пришла вместе с материнством. Как только у меня появился первый ребенок, я обнаружила, что не могу взять отгул, когда хочу. Я не имела свободы, о которой пишет Джефф Дайер: свободы «позволить жизни самой нащупать ритм, работать, когда есть настроение, не работать, когда нет настроения». Стало труднее жить непринужденно, не считаясь с тем, чего от тебя ждут.

В последнее время, когда я занята по горло, мне вспоминается художественная работа моей лучшей подруги под названием «Бдение». Это переосмысленная сцена на базе старой фотографии из семейного архива: спящая женщина в раскладном кресле. Женщина существует в изоляции от фона – вращающегося пейзажа с узором из сияющих огненных шаров. Это не сон кого-то, дремлющего на солнышке. Это Сон Забвения. Мне известно, что на фото изображена мать моей подруги. А еще мне известно, что в период, когда был сделан изначальный снимок, у матери было трое маленьких детей и она училась в магистратуре на эрготерапевта, так что сутки у нее были расписаны по минутам.

В этой картине есть что-то подрывающее основы: женщина, которая всегда к чужим услугам, всегда в состоянии обостренной бдительности и наблюдательности, берет минутный отгул – выключается, чтобы включиться в свою внутреннюю бесконечность.

Сколько же всего, мягко говоря, небесконечного, в жизни моих знакомых творческих людей с детьми – матерей (и отцов)! Как же часто мы что-то подсчитываем и отсчитываем (деньги, время, сделанные и не сделанные дела, выпитые чашки кофе, скоро ли надо будет уложить ребенка спать). Со своими детьми слишком часто бываем вспыльчивы и нетерпеливы, и от этого нам становится не по себе, а иногда даже стыдно.

Я хочу, чтобы все чересчур занятые люди, которых я знаю, получили в свое распоряжение промежутки ничем не занятого времени и уединения, не подвластные тирании циферблатов, – этакие просторы для того, чтобы соскучиться и опешить, этакие грезы наяву, уводящие нас с расчетливой поверхности бытия на глубину.

⁂

Про затишье – на то оно и затишье – никогда не знаешь, пока оно не закончится, интересное оно или скучное, плодотворное или неплодотворное. И всё же… трудно не загружать затишье надеждами и мечтами. В голливудском сюжете про гениального художника лучезарное затишье детства (отбрасывающее тени – одиночество и скука) становится стимулом творческих поисков. Из затишья рождается триумф.

Но меня занимают не триумфальные затишья. А те затишья, когда скорость на нуле, затишья, не успокаивающие упорядоченностью, затишья, расцветающие без приглашения на ровном месте – когда работа сделана, когда дети выпархивают из гнезда, когда настигает болезнь, когда ум пробуксовывает. У затишья не спрашиваешь: «Что ты можешь для меня сделать?» Эти затишья не похожи на идиллический дрейф по течению, который ассоциируется у нас с творческим сачкованием, отпуском или досугом. (Иначе мы не так охотно бы с ними боролись и меньше бы из-за них расстраивались.) Эти затишья навевают беспокойство, в них пульсирует ощущение чрезмерной переполненности и чрезмерной опустошенности сразу. Заставляют ощутить то, что Жан Кокто когда-то назвал «неуютом бесконечности».

А если бы мы могли вообразить, что затишье не смертельно-опасно и не триумфально? Что, если затишье – это просто затишье?

⁂

После медитационного ретрита я вышла с ощущением, что мое сознание ненадолго очистилось. Я обнаружила, что снаружи нашей тихой комнаты дожидалась шумная улица. Шла усталая, но умиротворенная. Живые изгороди чирикали голосами невидимых воробьев. Мостовую запрудили велосипедистки в веселеньких летних платьях и солнечных очках. Зелень деревьев ослепительно блестела в предвечернем свете. Пока я шла домой по боковым улицам, с задних дворов валил дым – там жарили барбекю.

Регулярные медитации – это не про меня, но мне понравилось, что медитация указала мне путь к «под-истории» тишины, существующей где-то в недрах моей занятости и всех моих социальных ролей. Медитирующие часто называют это «тон тихого чувства» в теле. «Под-история» – то самое гнездо красношейных поганок, которое выдерживает натиск непогоды и современного мира. Возможно, она скрыта от глаз или теряется в треске помех, но стоит на нее настроиться, нам удается хоть мельком увидеть свои «я» в состоянии недеяния и, возможно, более светлый вариант нашей частной жизни.