Пушкарева - «А се грехи злые, смертные…». Русская семейная и сексуальная культура. Книга 2

В тридцатых годах настоящего столетия к нам проникли эмансипационные идеи Жорж Санд — этого горячего апологета¹²⁴⁵ женщины, — идеи, встреченные благонамеренной журналистикой с таким наглым цинизмом, что О. И. Сенковский, этот литературный гаер¹²⁴⁶, потешавший праздную публику, называл знаменитую поэтессу «г-жа Спер едка», каламбуря буквальным переводом ее фамилии «Dudevant». Легион тогдашних писак спешил довести до сведения читателей, что во Франции появилась писательница до того бесстыдная, что носит брюки, до того развращенная, что живет с кем-то, не повенчавшись, и до того зловредная, что поставила главною целью своей деятельности — защищать женщину и проповедовать свободу чувства.

Но в то время, как отцы и матери негодовали на Ж. Санд, сыновья и дочери с жадностью читали ее, увлекаясь ее художественными образцами, ее теплым чувством и светлыми идеями. Жоржсандовская идеализация женщины и апофеоз любви благодетельно действовали на смягчение наших чувств и семейных отношений. Русская любовь тогда, как и в старину, имела грубый, животный характер. «Я знаю, — писал В. Г. Белинский, — что наши бояре лазили через тыны к своим прелестницам, но это было оскорбление и искажение величавой, чинной и степенной русской жизни, а не проявление оной; таких рыцарей ночи наказывали ревнивцы плетьми и кольями, а не разделывались с ними на благородном поединке; такие красавицы считались беспутными бабами, а не жертвами страсти, достойными сожаления и участия. Наши деды занимались любовью с законного дозволения или мимоходом, из шалости, и не сердце клали к ногам своих очаро-вательниц, а показывали им заранее шелковую плетку и неуклонно следовали мудрому правилу — “люби жену, как душу, а тряси ее, как грушу”. Вообще говоря, мы и теперь еще любим не совсем по-рыцарски». Любовь была тогда главным сюжетом поэтических песнопений и беллетристики. Удаленный от общеевропейского движения, певший по указаниям казенного камертона, тогдашний поэт не затрагивал никаких общественных интересов и тратил все свои силы исключительно на то, чтобы

Красу долины, небес и моря

И ласки милой воспевать.

Характер любви, как в действительной жизни, так и в произведениях поэзии, был преимущественно чувственный. В стихотворениях Н. Ф. Щербины, А. Н. Майкова, Н. П. Грекова,

А. А. Фета, Я. П. Полонского, в гривуазных¹²⁴⁷ песенках П.-Ж. Беранже, переводившихся Д. Т. Ленским, — везде воспевались только женские объятия, сладострастные ночи, безумное упоение страстью. В последнее время по этому пути пошел дальше всех Всеволод Крестовский — этот певец любви на все манеры, воспевший всевозможные проявления разврата и написавший под именем «Испанских мотивов» несколько самых цинических подражаний казахским песням¹²⁴⁸. Любовь поглощала все силы поэта, наполняла собою все его помыслы, удаляла от него все житейские заботы, отлучала от всех более серьезных интересов. Поэзия проповедовала, что любовь — высочайшее наслаждение жизни, но что для полноты этого наслаждения необходимо всецело отдаться ему и любить так, чтобы при этом «и рассудок, и память, и сердце губить», как выражается Я. П. Полонский. Это направление поэзии недурно выражено в известном стихотворении А. Н. Майкова:

Ах, люби меня без размышлений,

Без тоски, без думы роковой,

Без упреков, без пустых сомнений,

Что тут думать, - я твоя, ты мой!..

Что тебе отчизна, сестры, братья,

Что нам в том, что скажет умный свет,

Или холодны мои объятья,

Иль в очах блаженства страсти нет!..