Пусть мертвецы подождут

– Просто… – Кавалерист вытащил из кармана кителя тонкую книжицу. – Я подумал, может, вы это для меня подпишете? – Он передал её Ватсону. Это оказалось издание «Знака четырёх» 1890 года, от «Спенсер Блэкетт». – Должно быть, это кажется немного легкомысленным… – начал Туэйтс.

– Вовсе нет, – сказал Ватсон, опуская книгу на кровать. – Я буду рад. Но дайте мне немного времени. Вы же не хотите получить автограф, написанный впопыхах.

– Нет, благодарю вас.

– И я польщён, что вы носите один из моих трудов с собой.

– Вообще-то я нашёл её в книжной лавке в Тетфорде сегодня вечером. Глазам своим не поверил[87]. Так что вот он, мой довольно банальный предлог появиться у вас в комнате. Но почему вы хотели меня видеть? Кажется, вы раньше сказали, что хотели поговорить?

– О да. Но, похоже, вы ответили на мой вопрос.

– В самом деле? – Туэйтс выглядел сбитым с толку.

Ватсон кивнул:

– Если вы путешествовали в Африку и обратно на судне «Юнион Касл Лайн», то да.

– Так и было. Но…

– Это не имеет значения, – соврал Ватсон.

– Ладно. Что ж, я мешаю вам работать. – Туэйтс указал на личные дела.

– В них нет ничего, что имело бы для меня важность. Просто слова на бумаге.

– А-а. Что вы будете делать дальше?

Ватсон взял одну из папок:

– Пойду и погляжу на людей, которые стоят за этими словами. Точнее, на их останки.

Прежде чем отправиться осматривать трупы, Ватсон заглянул к Хичкоку, сняв наружный засов с двери и объявив о своём появлении. Ответа не было. Хичкок был спокоен и тих, его слёзы высохли, и он по-прежнему сидел за карточным столом, закрыв глаза. Комнату озаряли только единственная лампа, горевшая в углу, и тусклое свечение керосинки. От её чада у Ватсона защипало в горле, он открыл дверцу на передней части цилиндрического корпуса и заглянул внутрь. Пламя было жёлтым, хотя должно было быть синим. В полумраке было трудно разобраться, однако он предположил, что калильная сетка нуждается в хорошей чистке, а фитиль надо подрезать. Он сделал мысленную заметку: выключить обогреватель перед уходом и прислать Хичкоку одеяла. Чад от неправильно отрегулированной керосинки мог оказаться смертельным.

– Я рад, что ты теперь спокоен, Хью. Что ж, завтра можем снова позаниматься игрой на пианино, если пожелаешь. Но мы не обязаны. Я вижу, что это тебя каким-то образом расстроило. Можем просто послушать какую-нибудь граммофонную пластинку. Музыка иногда действует очень умиротворяюще. Холмс играл, знаешь ли. На скрипке – не на пианино. В последние годы не так много. Думаю, он сдался, когда понял, что скрипичные версии «Песен без слов» Мендельсона сделались сложнее обычного. Ему нравилась немецкая музыка. Помню, однажды он сказал: «Немецкая музыка мне гораздо более по вкусу, нежели французская или итальянская. Она погружена в себя, а я желаю самопогружаться!» Я впервые услышал такой глагол. Он и впрямь самопогружался. И ему нравился Сарасате, испанский скрипач. Как-то вечером в Сент-Джеймс-холле он сидел в партере, окутанный самым безупречным счастьем, тихонько размахивая своими длинными, тонкими пальцами в такт музыке, а его отрешённые, мечтательные глаза были совсем не такими, как у обычного Холмса.[88] Музыка унесла его в другое место, где он больше не был обязан быть великой вычислительной машиной-детективом. Я спрашиваю себя, сможет ли она вытащить тебя оттуда, где ты заперт.

Ватсон осекся, внезапно сообразив, что говорит о старом друге в прошедшем времени, как будто тот уже потерян навсегда. Он привстал и приоткрыл единственное оконце. Керосиновые пары сделались слишком едкими. Ватсон присел на кровать и уронил голову на руки.

– Не знаю, как ты, Хичкок, но я уже почти без сил. Рано встал, много часов горбился в танке, а потом гонялся за призраками по лесу. Если бы я знал заранее, что судьба мне это уготовила, стал бы привратником в Смитфилде или Биллингсгейте. Им хоть пиво по утрам наливают.

Незнакомый звук со стороны Хичкока заставил Ватсона встрепенуться. Лейтенант с мучительной медлительностью повернул голову к нему, словно его шея была заевшим шарниром, который наконец-то заработал. Света было так мало, что Ватсон не мог быть уверенным, однако ему показалось, что на губах Хичкока мелькнула улыбка. Да, вот она – если не настоящая улыбка, то, несомненно, её тень.

«Прогресс! – мысленно воскликнул Ватсон. – Ну наконец-то прогресс».

Двадцать шесть