Пусть увядает сто цветов...

Тала темноты не боялась и уверенно вела к парку, с полуслова угадав намерения Кира. Они дошли до линии трамвая, впереди уже темнели под безоблачным небом кроны каштанов, когда справа внезапно ударил луч света, другой, третий, полуослепший Кир услышал совсем рядом дружный топот и скорее угадал, чем увидел белеющие в свете фонарей галстуки. Бежать было поздно, драться — бессмысленно, но Кир уже не искал в происходящем смысла. Повинуясь обжегшему его воспоминанию о кровавых пятнах на сверкающей чешуе, он оттолкнул Талу и одним прыжком взлетел на трехметровую трансформаторную будку у дороги; страх закрутил его в спираль — и случайный прохожий зашелся в крике, на мгновение увидев в перекрестии лучей огромного, бьющего крыльями черного хищника.

3

Поднимавшаяся к небу стена оказалась обыкновенной ступенькой, до омерзения грязной. Он ухватился за трубу отопления, для верности обхватил кулак второй рукой и со стоном поднялся на четвереньки.

Стояло раннее утро. Как всегда после проворота, голова разламывалась, и Кир никак не решался встать. Труба приятно холодила ладони, и он уперся в нее лбом; стало чуть легче. Перебирая руками, Кир ухватился за подоконник и, опершись на него, какое-то время отдыхал. Силы постепенно возвращались, но любая мысль в уменьшившейся, кажется, почти до нормального размера голове по-прежнему отдавалась нестерпимой болью.

Тригеры не обмениваются опытом — для этого у них слишком мало шансов встретиться — но по себе Кир предполагал, что для каждого проворот оканчивается в каком-то характерном месте; у него это было окно на лестничной площадке; детали, правда, могли меняться.

Этажом выше он различил знакомую чем-то дверь и догадался, что бредет именно туда, но почему — вспомнить не мог. Наконец, сделав над собой усилие, он оторвался от такого надежного подоконника и, держась за стену, пошел наверх.

Неожиданно позади щелкнул замок, из нижней квартиры кто-то вышел и остановился перед дверью. Похолодев от страха, Кир быстрее зашевелил ногами, но прошли еще несколько мучительно долгих минут, прежде чем он одолел лестничный пролет — и все это время спиной он ощущал неотрывный, хладнокровно препарирующий взгляд. Потом внизу вновь лязгнул замок, Кир выпрямился и, не удержав равновесия, ввалился в незапертую дверь.

— Дрыхнут еще, — прошептал голый по пояс уиппи, опуская Кира на маты и сам укладываясь рядом. — Где это ты так насосался? Ладно, отдыхай, а я еще послушаю, что старики отпластывают: и чего это они вскочили в такую рань?

Тело Кира приятно растеклось по матам, он не ощущал ни рук, ни ног, блаженно покачиваясь вместе с комнатой. И только осторожность заставила приподнять голову и прислушаться к разговору, доносившемуся с нижнего этажа.

— …Ну еще бы! — долетел из отверстия голос, в котором Кир узнал «писателя». Может быть, это он выходил на лестницу и наблюдал за ним?

— Неужели и ты так думал? — спросил «критик».

«Писатель» усмехнулся.

— А что тут скажешь? Я был уверен, что все эти хэвелы, постпанки, уиппи — так, ненадолго. Китайцы говорят: пусть расцветает сто цветов; по мне уж — пусть увядает! Я думал — с жиру бесятся; а вот как война, анархия, голод — так эта публика разом исчезнет. Накося, выкуси! продолжил он после короткой паузы. — Исчезаем-то ведь мы…

— Что ж, ты не считаешь их высшей ступенью цивилизации? — спокойно поинтересовался собеседник.

«Писатель» долго молчал. Слышно было, как он пытается добыть огонь из зажигалки.

— Вряд ли, — сказал наконец он. — Высшей ступенью они быть не могут, хотя бы потому, что вообще не идут по нашей лестнице. Похоже, цивилизация кончается — а здесь, на Равнине, уже закончилась. Это — распад, возврат к «плодитесь и размножайтесь», увертюра к окончательному разрушению культуры на планете.

— Во дает, — шепнул сосед в ухо Киру.

— И что же: никакой надежды? — спросил «критик»; Кир мог бы поклясться, что слышит в его голосе издевку.

Внизу стукнул отодвигаемый стул. Потом писатель заговорил снова.

— Я понимаю, на что ты намекаешь. Мутанты, мол, размножатся, займут свою экологическую нишу — тогда и посмотрим, куда все идет. Но ты рассуждаешь не лучше цугеров. Уж не знаю, под каким соусом они подают у себя Блокаду, но суть-то ведь всем ясна. Мы тут живем на гигантском, почти дармовом полигоне и, если он произведет что-то любопытное, цугеры немедленно распотрошат это любопытное в своих лабораториях. — «Писатель» помолчал. — Нет, я думаю, вы ошибаетесь — и ты, и цугеры. — Мутанты тригеры — в конечном счете вымрут или их истребят банды Меккера в нашем городе и еще чьи-нибудь банды в других местах. А на Равнине начнется возрождение, — он мало-помалу оживлялся, — постепенно возобновится производство, поначалу, конечно — примитивное. Ты пойми, ведь весь этот хлам, все эти брошенные вещи — это не просто ржавеющие железки и гниющие деревяшки! Нет, они насыщены нашим разумом, нашей творческой энергией… они сами в какой-то мере разумны. Стоит взять в руку хотя бы…