Пусть увядает сто цветов...

— Велосипедную цепь, — неожиданно перебил его «критик». — Или топор; ты прав, чертовски удобные вещички. Иногда так и тянет повалиться на колени перед человеческим разумом!

— Ну погоди, погоди, нельзя же… — попытался остановить его «писатель», но тот говорил все громче, не обращая внимания.

— Нет! Разум исчерпал себя, он похоронен и забыт. Разве во всем этом сброде — или, как они себя называют, стаде, — что сейчас храпит вповалку в трех метрах над нами, — разве в нем есть хоть капля разума? Нет. И это прекрасно! Инстинкт — вот бог третьего тысячелетия, вот сила, которой не обуздать никаким цугерам со всей их хитроумной электроникой. Разве хэвел размышляет перед тем как совокупиться? Нет! Разве тригер размышляет перед проворотом? Нет! Инстинкт гонит и того и другого вперед, — одного страсть, другого — страх, и только смерть может прервать этот бессмысленный полет… Уфф, — выдохнул он после паузы. — Ты и меня заставил говорить красиво.

— Да-а, — протянул «писатель». — Тебе бы не станцией управлять, а книги за меня писать.

«Критик» Довольно хмыкнул.

— Слушай, — продолжал «писатель», — а ты ведь однажды обещал разыскать для меня какого-нибудь тригера, помнишь? Мне ведь обязательно нужно написать о них хотя бы главу! Чепуха какая-то: тригеры — единственно важное, что есть на Равнине, а мне приходится питаться одними слухами про вампиров да оборотней. Ты с твоими связями… Так что — нашел ты их, нет?

— Нашел, — после долгого молчания ответил собеседник.

— Ну! Ну, — захлопал себя по ляжкам «писатель». — Что ж ты молчал?! Значит, проворот и вправду возможен?

— Более чем, — все так же нехотя ответил собеседник.

— И ты так равнодушно об этом говоришь? — всплеснул руками толстячок. Ну так расскажи, расскажи мне! Оборотни, конечно — выдумка?

— Нет, — сказал «критик». — Оборотни — тоже правда.

— Да ты что! — ахнул «писатель». — Но проворот, проворот! В чем он хотя бы заключается?

— Слышал ты сказку о сером волке? — вместо ответа спросил тот. — Нет, не ту, где Красная Шапочка. Не слышал? Хм, а еще писатель… Ну, так вот.

И в этот самый момент кто-то хлопнул Кира по плечу.

— Заслушался, стелила? — дружелюбно ухмыльнулся ему в лицо сосед, который, оказывается, уже поднялся и теперь нависал над Киром своим волосатым торсом. — А тобой тут одна блондиночка интересуется, — он убрал свою верхнюю половину с небосвода, и Кир увидел там осунувшуюся Талу. Кир рывком поднялся: тело уже пришло в норму после ночных приключений. Отрываться от «амбразуры» было, конечно, жаль — но что, в конце концов, мог рассказать о тригерах посторонний? Кир и без него все знал. Но сейчас ему вдруг пришло в голову, что тригеры, в испуге мечущиеся по реальности, сами же во многом эту реальность и создают, причина и следствие здесь сплелись так, что почти невозможно найти сходную точку. Однако обстановка была не самой подходящей для таких раздумий, а разговор с Талой обещал быть намного приятнее любых размышлений. В услышанном был, правда, один подозрительный момент, но и его Кир решил обдумать потом.

— Давно не виделись, — улыбнулся он Тале и поднялся.

— Давно, — ответила она, пристально глядя на Кира. — Я за тобой пришла, идем, — неожиданно подняла узкую, с парой браслетов, руку, потрепала его по шевелюре и направилась к двери.

Кир не привык отказываться от таких приглашений и долго не раздумывал.

— Хорошо денек начинается, стелила! Ну давай, помни ей губки, жизнерадостно хохотнул в спину полуголый уиппи.

…Они спустились этажом ниже, пробрались через заваленную книгами прихожую (по пути Тала приложила палец к губам) и оказались в маленькой комнатке с одним окном. Тала на цыпочках подошла к левой стене и, приложившись к ней ухом, поманила Кира. Он пристроился рядом, так что ее челка касалась его уха, и шепотом спросил:

— Как ты сумела вчера от них убежать?

Тала отмахнулась и шепнула:

— Сейчас слушай, остальное — потом!

Он прижался ухом к полосатым обоям и стал слушать.

— А у меня было много раз, — сказал «критик». — Стоишь, бывало, как дурак, и никак не можешь решиться; кажется, справа этот камень обойдешь мир будет одним, слева обойдешь — другим. Я и говорю, точь-в-точь, как в сказке; направо пойти — коня потерять, налево пойти — себя потерять, прямо пойти — убиту быть.

— И куда же ты шел? — поинтересовался «писатель», звякая бутылкой о стакан.

— Я обычно перешагивал.

«Писатель» буркнул что-то неразборчивое, снова яростно зазвенел стеклом, потом сказал:

— Ну, на аллегории я и сам горазд. Хотелось бы поближе к реальности.

— К реальности? Шутник! К какой именно реальности? Пойми же: тригер не такой, как ты; он ощущает себя стоящим как бы в центре огромного циферблата — причем, обычно мир идет… ну, скажем, по направлению к двенадцати часам. Тригер же делает усилие, и направление движения мира меняется — к часу… или — к одиннадцати; меняются привычные связи, расположение вещей, — словом, мир становится иным, более безопасным для тригера.