Путь бесконечный, друг милосердный, сердце мое (СИ)

Альба, ее помощники, Илария — все понимали это, однако рассчитывали на перемены в настроениях самых разных групп населения. Пока то, что они делали, пытаясь переломить законодательство, социальную политику, общественное мнение, было не самым организованным, у них была цель, но она не подкреплялась четко выработанной стратегией, разве в самых общих чертах. Альба пробовала все и всяческие средства, приходившие ей в голову, какие-то отбрасывала за невыполнимостью, к некоторым возвращалась и видоизменяла; дорабатывала, подкрепляла опытом своим и чужим, укрепляла кампанию новыми людьми, воспитывала старых. Она, на счастье своих спутников, не понаслышке знала о политической борьбе, отлично помнила еще по европейскому опыту, что можно проиграть сражение и даже войну и все равно оказаться полезным, получить выгоды — эгоистичные ли, ориентированные на достижение благих результатов. И она не унывала. Злилась — сердилась — говорила, что ненавидит эту проклятую африканскую необязательность и странные этикеты — тихо восхищалась совершенно особенным закатом — проводила часы на местных рынках, торгуясь, расспрашивая продавцов, кто изготавливал ту или иную штуковину, как и где, а потом восхищалась ей. Это было отличным стимулятором, как выяснялось; достаточно было пройтись вдоль стеллажей с такими покупками, подойти к полкам с поделками, изготовленными бывшими беженцами, бывшими же солдатами, понедоумевать, чем эти кривоватые, аляпистые, нефункциональные вещи заслужили свое место рядом с искусными изделиями. Задержать дыхание, всмотреться повнимательней, узнав, что эти вот безобразные поделки — часто первые самостоятельно изготовленные предметы детей-рабов, проведших первые двенадцать лет своей жизни на далекой ферме, работавших в поле, на ферме, в лесу, где угодно с трех часов ночи до семи часов дня в любую погоду, впервые увидевших азбуку в миротворческом лагере лагере; либо детей-солдат, попавших в отряд лет в восемь-девять лет и не видевших ничего, кроме оружия и постоянных походов, не слышавших ничего, кроме приказов командира. Не Альба, так Илария могли рассказать о художнике, создавшем нелепицу; Амор тоже, но он был не настолько красноречив — не так ловок, чтобы, рассказывая, так выворачивать историю, чтобы достичь максимального эффекта. Он, рассказывая, казался слишком сдержанным, казался безразличным, потому что старался не звучать особенно трагично. Это не вселяло в собеседника трагического чувства, желания посочувствовать — помочь; скорее, растревоживало собственную вину, а это могло оказаться губительным. С другой стороны, он все-таки был священником; он настаивал на том, чтобы оставаться верным своему долгу, своей клятве, своему призванию — как он их понимал. Как ни странно, несмотря на активное недовольство всех этой продажной церковью, к Амору все-таки относились как к исключению. К нему прислушивались, его мнения могли спросить. У Альбы были большие планы на его счет, Амор сопротивлялся им. Альба не отчаивалась. Она последовательно, при каждой удобной возможности говорила, как здорово было бы, если бы к политикам, общественным деятелям и простым людям обращалась не только она — белая, женщина, европейка, но и Амор.

Все это Амор хотел рассказать Ясперу — поделиться, потому что хотел верить, что он действительно расположен слушать — и сочувствовать, сопереживать, вникать и разбираться. Неожиданное настроение с его стороны. Амор то смотрел на внимательное лицо Яспера, – и в сторону, снова на его лицо (а Яспер, кажется, начинал беспокоиться) и опять в сторону. Вздохнув, он все-таки попытался рассказать, чего они уже достигли и на что рассчитывают потом.

– У Альбы каждый день новые идеи, – с мягкой, добродушной, немного неловкой усмешкой — словно ему было стыдно за нее, – говорил Амор. – Она знакомится с кем-то и тут же выпытывает, чем он может быть полезен. Я не успеваю удивляться, сколько у нее знакомых и скольких новых она завела.

Яспер согласно покивал головой. Подбадривающе улыбнулся. Полюбопытствовал:

– Помогает?

Амор пожал плечами. Начал задумчиво говорить:

– Это дело не одного года. Мы сначала хотели хотя бы что-то предпринять, получить какие-то гарантии, чтобы обезопасить детей. Пока они несовершеннолетние, им положены какие-никакие поблажки. Это не снимает ответственности за совершенное, но им обеспечивается возможность реабилитации. Альба рассказывала как-то, что в свое время достигла высот по затягиванию дел: тогда это помогало. Знаешь, придумывать разные поводы, чтобы случай того или иного ребенка отправлялся на пересмотр. Дети в это время проходили бы реабилитацию, а там как-то незаметно приходит срок истечения ответственности. Понимаешь?

– Очень практичная тактика, тем более для этого ничего делать не нужно, – усмехнулся Яспер. – Любой службе нужно полповода, чтобы перестать обращать на дело внимание, даже взятки не нужны.

Амор невесело улыбнулся.