Путь бесконечный, друг милосердный, сердце мое (СИ)

– Беда в том, что это касается наказания несовершеннолетних солдат, расследования их обстоятельств, которые могли бы их оправдать, и всех остальных случаев в том числе. Затягивать расследование — это здорово, когда речь идет о нескольких случаях. Но их тысячи, Яспер. На моих глазах лагерь увеличился чуть ли не в полтора раза именно за счет таких детей.

Яспер слушал его — с трудом сдерживал улыбку: Амор говорил о «детях», хотя им могло быть по шестнадцать лет. Наверное, он был прав: этим ребятам, проведшим несколько лет в вооруженных отрядах, предоставлялась возможность вернуться в детство, научиться каким-то базовым умениям, которые другие дети осваивают самостоятельно в самом раннем возрасте. Наверное, заметь Амор улыбку Яспера, почувствовал бы себя задетым, замолчал и сменил тему. Яспер не хотел этого — он действительно желал знать, чем жив Амор. Есть ли в его жизни место для него. Какое место — где именно в его сердце может обосноваться Яспер.

Амор же рассказывал, то ли воодушевленный поощряющим молчанием Яспера, то ли просто желая поделиться своими сомнениями. Он говорил, что Альба настаивала на том, чтобы Амору вести себя чуть более активно: он, простой священник (на чем настаивал сам Амор), но с определенной славой — а в этом Альба была уверена — мог не просто обратиться к людям: это могла сделать она, благо знакомства в кругу журналистов помогали, это же было возможно для Иларии Декрит, и ее попытки были обречены на значительно больший успех — доктор, работавший в миротворческом лагере, а до этого волонтерствовавший в глухих деревнях, учивший там фельдшеров и повитух, заведомо был куда более уважаем, чем чиновник. Но Амор был священником — простым, подчинявшимся епископу, но далеким от роскошного епископского двора и даже прихода в крупном городе, предпочтя этому нищий поселок и оказавшись в нем к месту и полезным — очень, невероятно нужным. Как он ни пытался уверить себя в обратном, люди знали его, помнили о том, как Амор помог тому, и тому, и еще той семье; журналисты побывали в лагере и взяли интервью у людей, которых Амор вывел из зоны военных действий, и слова молодой женщины, просто, спокойно и смиренно говорившей, что он спас их от смерти, а у нее слезы текли по щекам, как-то враз стали легендарными, а секундные кадры с отцом Амором Дагом — чуть ли не символом милосердия. К Альбе обращались раз за разом, не уговорит ли она его на интервью, и Амор упрямо отказывался. Он жаловался Ясперу, что эта идея приводит его в ужас.

– Отчего же? – пожимал плечами Яспер. – Твое призвание разве запрещает тебе давать интервью?

– Дело не в этом, – морщился Амор. – Я не могу, не хочу и не желаю этого. Понимаешь, я сделаю это однажды, и еще раз, и — куда я ни приду, люди будут говорить: ага, это тот тип, тот теле-священник, который так любит светиться на экранах. Разве ему можно доверять?

– Брось! – Яспер закатил глаза. – Какая чушь.

Для него — да, но не для Амора. Он не хотел этой славы, боялся ее. Он был скромным, незаметным человеком и желал оставаться им.

Что-то насторожило Яспера в его словах. Что-то странное, незаметное для неопытного человека. То, как Амор рассказывал о своих злоключениях и противостоянии с Альбой, было забавно — Амор преподносил это как веселое приключение, шутливую вражду близких друзей. Но когда речь заходила о том времени, когда он служил в нигерской деревне, когда речь заходила о чем-то, связанном с его работой, словно тень опускалась на его лицо, улыбка исчезала и голос звучал иначе, совсем не весело.

Яспер попытался припомнить: было ли сказано что-нибудь о епископатах, приходах, о священнике Аморе Даге? О первом и втором — да. О третьем — очень мало, и именно тогда эти меланхоличные интонации становились особенно заметными. А спрашивать об этом — Яспер понимал слишком хорошо, как болезненно это может быть. Обратись кто к нему с простым вопросом: тебе, наверное, жалко, что больше не доведется служить? – Яспер не отреагировал бы. Вскинул голову, окатил наглеца ледяным презрением — запросто. Но боли это не уняло бы. И Амор говорил о проектах Альбы Франк, о фондах, программах, успехах Эше Амади в учебе и его отчаянных настроениях, но ничего о том, что происходило в епископате. О том, что именно ждало его — отца Амора Дага, приходского священника, долгое время служившего в глухой деревушке.