Путеводная звезда. Зачарованный замок

Холодный лес стоял стеной. Поземка старательно заметала следы, будто их и не было. Егеря с лошадьми было не видать – да он и руки своей вытянутой не видел. Лишь под ногами чувствовалась тропинка, хрустел лед на каменных плитах.

Неужто похозяйничал лесной садовник?

Только приложившись об лед в третий раз, он сообразил, что пробирается по руслу замерзшего ручья. В овраге хотя бы не так было заунывного плача вьюги. Однако, стоило разгрести рыхлый снег, и Свейн увидел такое, отчего внутри все заледенело.

Старуха. Та самая, с бурыми яблоками, застывшими в ледяных складках передника. Пустые глаза его не видели, но костлявой рукой торговка манила его к себе, шамкающий рот шептал о россыпях серебра там, внизу.

Зачем он кричал, ведь никого во всей округе не было? Наверное, чтобы расколоть эту гнетущую, давящую тишину. Метель внезапно прекратилась. Деревья вокруг ждали, застыв в своих ледяных мехах. Ждали, что он поддастся, сожмется, как побитая морозом вишня. Останется зимовать, лягушкой вмерзнув в лед. Один, среди холодного леса…

Звонкий детский голос ему ответил. Из-за решетки, видневшейся между деревьями. В пурге он и не разглядел, что ходил кругами возле замка – откуда тот взялся в отцовских владениях, Свейну было уже наплевать.

– Нет, не подходите!

Худенькая девчонка, в лохмотьях – больше похожа на нищенку, чем на служанку. Что-то она держит в руках, неужели старается перепилить металлические прутья?

– Если войдете, они вас погубят!

Даже издалека из распахнутых дверей тянуло запахом поленьев в очаге, прожаренного на вертеле мяса и терпкого старого вина. Если хозяева столь радушны, почему же заставляют прислугу ходить в рубище?

– Мерзавка, обмануть меня хотела?

Шут ковылял по заснеженной дорожке, на ходу поправляя съехавший колпак с пришитыми черными космами. Лицо его перекосилось от злости, отчего радушная маска с широченной улыбкой никак не хотела надеваться.

– Бегите же!

Ворота под ее хрупкими тоненькими ручонками и правда начали ломаться. Один прут распался на две половинки, как разорванная струна, второй побег упал к ногам девочки, осыпаясь резными лепестками. Из каждого выросло еще по ростку, стоило им упасть на землю. Железные путы-змеи охватили ее ноги, накрепко приковали к месту. Еще один, с цепкими колючими листьями, потянулся к опушенному мехом плащу Свейна.

– Куда же вы, господин? И не останетесь на ужин?

Ухмыляющийся шут отвесил девочке такую пощечину, что та не удержалась бы на ногах, не удерживай ее тугие кольца. Кажется, он ударил ее еще раз, и еще, этого Свейн уже не разглядел – ворота словно ожили, надвигаясь на опешившего путника лязгающей массой гибких ветвей. Пятясь, он услышал за спиной фырканье и цокот копыт по обледеневшей дороге. Ларс!

– Куда это вы запропастились, господин?

Егерь испуганно отшатнулся, когда принц дрожащими руками ухватил его за грудки. Лицо белое, глаза безумные – всего-то стоило отойти на пару минут по нужде, а он уже перепугался насмерть.

– Там… там девочка, ей нужно помочь! – губы не слушались, да и земля отчего-то уходила из-под ног. Но трясущимся пальцем Свейн упорно указывал в сторону ворот – вернее, туда, где они были всего мгновение назад.

На месте замка белела пустошь, ни деревца. Только жалобно завывала вьюга, заметая за ним следы.

Хрустальные слезы

Вчера падал снег, а сегодня в воздухе кружились белоснежные лепестки. Впервые за все время в замке наступила весна, прямо посреди декабря. Впрочем, она уже перестала чему-либо удивляться.

Устроившись на широком подоконнике, Ханна просидела так весь день, уставившись в окно. Тело казалось неповоротливым и тяжелым. Не мрамор – то человеческое, что еще осталось в ней. Мягкая кожа, на которой малейший синяк или царапина заживали несколько дней.

Новые руки были мягкими, сияющими. А лицо – подобную тонкую красоту Ханна видела только в игрушечной лавке. Фарфоровые куклы сидели в ряд, притягивая к себе восхищенные взгляды. Такие же холодные, безмолвные, в своих воздушных сверкающих нарядах. Подаренное платье она разодрала в клочья, когда шут силком притащил ее обратно. Но на следующее утро на манекене уже красовалось новое. Глубокий синий шелк, черное кружево. И плачущая маска, вышитая серебристым стеклярусом.

Фарфоровые пальцы, как ни странно, чувствовали шелковистость ткани гораздо лучше прежних рук, огрубевших и покрытых мозолями от нескончаемой работы. Но надевать наряд Ханна не спешила. Боялась. Знала: согласишься – и обратно дороги уже не будет. А надежда еще теплилась, билась где-то глубоко в груди, заставляла каждый день смотреть в окно: вдруг тот гость вернется, приведет с собой помощь?

Не вернется, – шептали цветы. Ими теперь заросли все стены, каждая дощечка начищенного паркета, каждая полка в библиотеке. – А если и появится, госпожа его больше не пустит…

От аромата жасмина горчило в горле.