Путеводная звезда. Зачарованный замок

Надо бы открыть окно, но ее новые глаза – большие, ярко-синего цвета, Ханна всегда о таких мечтала, – уже не различают привычные вещи. Вместо оконной задвижки мнится тонкий чешуйчатый хвост. Змей Ханна всегда боялась, а потому сейчас старается держаться подальше и от окон, и от входной двери, которая выглядит теперь как огромное осиное гнездо.

Не сбежать.

Остальные покои теперь тоже выглядят иначе. Даже в полной темноте, если прищуриться, из-под отросших, неимоверно длинных и пушистых ресниц можно было увидеть серебристую радугу. А в ней мошкарой мельтешили не то живые снежинки, не то цветочные бутоны. Сами вещи меняли свой облик, как заблагорассудится: вместо окна могло оказаться зеркало, вместо зеркала – дверной проем, за которым полупрозрачные силуэты каждый вечер готовились к очередному торжеству. Завидев Ханну, окружали ее плотным кольцом, посмеивались над потрепанными юбками, что-то шептали на ухо, но пока их голоса казались шорохом сухой листвы, стрекотанием сверчков.

Пока.

– Видишь их?

От шута несет винным перегаром. Кажется, он днем и ночью не расстается с любимой флягой. За ухом у него красуется бумажная лента. Свернув ее в трубочку, шут дунул – и протянул ей прозрачный леденец на палочке. – Скоро тоже станешь как они.

Кто бы говорил. Ханна глядит на него и не верит, что когда-то шут казался ей огромным, страшным, а от звуков его голоса хотелось зажать уши. Тот бледнел и хирел с каждым днем, но держался. Пытался по-прежнему паясничать, только выходило не очень.

Но Ханне уже все равно. Камню не страшны булавочные уколы. Она равнодушно поворачивается к шуту спиной. Пусть шипит и ругается, сколько душе угодно. Все равно ей ничего не сделает, не посмеет.

Во сне она теперь каждую ночь видела одно и то же: огромное цветочное поле, синие маки вперемежку с белыми. Под ногами – зеленый шелк, теплый ветер треплет волосы. Она тоже рядом. В теплой шали с кистями, клетчатом переднике, как на мамином портрете. Страха уже не было. Но всякий раз, когда статуя протягивала руку, девочка отшатывалась – и просыпалась.

Сегодня наверняка приснится то же самое.

Лунное молоко серебрится на паркете. На небе, прямо над головой у Ханны, загорается звезда. Яркая, большая. Ах да. Сейчас же Адвент.

Девочка дышит на стекло, рисует пальцем завитки. Не будет больше подарков. Не будет елки, разноцветных огней и той особой, предпраздничной суеты на улице. Няня больше не станет хлопотать у плиты, грохоча железными противнями. Отец не поведет ее под вечер смотреть фейерверки на главную площадь.

Ничего этого уже не будет…

Порой Ханне казалось, что у нее и слезы уже стали холодными, как стекло.

Если не открывать глаза, кажется, что все как прежде. На ощупь новая кожа мягкая, как шелковая. Вот только веки заметно потяжелели. Закроешь глаза – и наступает беспросветная ночь, даже если все вокруг залито солнечным светом.

Лучше уж смотреть на небо. Хоть этого ей пока не запрещают.

Звезда сияла ровным, мягким светом. Глядя на нее, не хотелось думать ни о чем. Может, и правда сдаться? Перестать сопротивляться, позволить нарядить себя в лунный шелк и присоединиться к тем танцующим парам в парадном зале?

И отец по-прежнему здесь. Пусть статуя и исчезла, но Ханна это чувствовала: он никуда не делся. Может быть, однажды ей удастся узнать, как его спасти.

На запотевшем стекле выступил морозный узор. Очередная иллюзия?

Ханна безучастно смотрела, как виток за витком проступает серебристая вязь. Вот из листков показалась прозрачная завязь, раскрылись опушенные тончайшими ворсинками лепестки…

Нет, это не сон.

Мраморная кожа пошла трещинами, стоило только прикоснуться к стебельку. Стало щекотно, словно по рукам забегали муравьи – не сдержавшись, Ханна принялась тереть зудящую кожу, и та осыпалась каменной крошкой. А стоило ей сорвать цветок, распалась на две половинки приросшая к лицу маска.

И разбилась вдребезги, ударившись о кладку возле камина.

Ханна замерла. Казалось, в доме стало подозрительно тихо. Но из зеркала на нее смотрело ее лицо, прежнее, с широко распахнутыми глазами. А в руке переливался ключ, что откроет любую дверь, пусть даже ту защищают самые темные чары на свете.

Не нужно ждать до рассвета. Нужно бежать. Бежать сейчас!

Тень отца

Цветочный вихрь ворвался в комнату, стоило ей чуть приоткрыть дверь. Ханна чуть не задохнулась от обрушившегося на нее света и музыки, что сотрясала весь замок до основания. Разрисованные деревьями стены ожили, пустили корни и простерли ветви, вытесняя ее – туда, где в воздухе кружилась разноцветная мишура, где толпы танцующих, смеющихся гостей поднимали в ее честь бокалы с игристым вином. А посреди всего стояла фигура. В соломенном чепце, из-под которого выбивались льняные локоны, в переднике, на котором они с отцом играли в шахматы, приспособив под фигуры опавшие шишки и желуди. Мама…

Рядом с матерью стоял мужчина в темном фраке. И хотя издалека лица его было не разглядеть, сердце Ханны заколотилось в груди, а ноги сами сделали шаг, другой…

Треск!