Путевые чудесные приключения барона Мюнхаузена

Наконец мне так наскучила ленивая и полусонная жизнь турок, которыми, к сожаление, досталась, едва ли не самая лучшая часть земного шара, что я решился переселиться на север. Слыша много интересных рассказов о Сибири, я хотел проверить, правду ли говорить об этой дикой, пустынной стране, заселенной разными племенами, из которых самое умное и едва ли не самое честное — особенное племя ссыльных, пригоняемых Русским царем в наказание. Повесив ружье за плечо и взяв свою верную Палладу, я отправился пешком к ледовитому морю; но переступив за Алтайский хребет, я не мог идти дальше, потому что на всяком шагу встречались сугробы снега или топкие болота. Не помню, в какой-то татарской деревне, я купил себе сани и четверку тощих собак, чтоб продолжать путь в этом спокойнейшем экипаже. Набрав с собой хлеба, мяса и мехов, я поехал прямо к полюсу, чтоб поискать арктический путь в северном море. (Следовательно, Барон прежде Франклина задумал это великое предприятие.) Эта мысль, достойная головы другого Колумба, сильно занимала мое воображение; я мечтал, как со временем по этому пути будут бежать тысячи кораблей, нагруженных Американскими и Европейскими товарами, как процветет теперь варварский край Лапландии, и цивилизация пройдет от юга до севера. Увлеченный этой яркой мечтой, я совершенно забыл о предметах более простых и близких, и только на третий день вспомнил, что собаки мои, запряженные в сани, не сделали ни одного роздыха и ничего не ели. Но теперь уже было поздно; вероятно, разгневанные моим невниманием и одушевленные чувством мести, они так рьяно понесли меня по снежным холмам и топям, что я вылетел из саней и упал в какую-то яму. Проспав здесь около суток, я проснулся на заре и увидел кругом себя самую печальную картину. Представьте себе дикую степь, засланную сплошными льдами, без человеческого жилья, без леса и трав, где не слышно было ни птичьего голоса, ни чириканья насекомых. Все спало каким-то странным, могильным сном.

Положение мое — если вы помните историю бедного Крузо — было ни чем не лучше его. На его безлюдном острове, по крайней мере, было тепло, а вокруг меня царствовал такой холод, что я должен был ежеминутно потирать нос, чтоб не лишиться его кончика. Впрочем, я нисколько не струсил. Осмотревшись, увидел, что эта белая степь — ледовитый океан, который, как известно, упирается своими льдами прямо в небо. Надо было прежде всего позаботиться о шалаше или хижине, чтоб было где обогреться. Натаскав дюжины две огромных льдин, я сложил их вместе, как складывают бревна, вывел крышу, поставил камин и щели замазал снегом. Если б я прожил здесь дольше, вероятно, я устроил бы из этой ледяной лачуги великолепную кристальную палату, разукрасив ее колоннами, обставив картинами, статуями и люстрами. Но теперь было не до того; камин у меня был, а огня достать не было никакой возможности. Натесав, однако, ледяных поленьев, я разложил их в камине, и начал думать, как бы добыть искру. Пока я размышлял, вдруг надо мной заблестел такой удивительной свет, какого я не видел ни в одном царском дворце. Вы, конечно, догадаетесь, что это было северное сияние, которое я имел честь видеть в трех шагах от своего холодного шалаша. Взяв кусочек трута, как-то уцелевшего в кармане, я пошел к огненному столбу, зажег трут и развел у себя блистательный огонь. Первую ночь я проспал голодный. На другой день, проснувшись очень весело, пошел на поиск пищи. Бродя случайно, без цели, и без знания местности, я вдруг наткнулся на страшного белого медведя. Ну что было делать с этим кровопийцей? В руках у меня не только не было ружья, но даже палки.

Подумав крепко, я нашелся. Когда медведь заревел во всю глотку, приподнявшись па задние лапы, я также заревел медвежьим голосом, став па четвереньки. Вероятно, мой Мишка — по тупости или по невежеству — принял меня за животное своей породы. Поворотившись назад, я пополз к своему шалашу, пе переставая реветь на весь океан, — и медведь, как будто за медведицей, потащился за мной скорой поступью. Когда я привел его в свою берлогу, он немедленно растянулся у камина и заснул крепким сном. Между тем, я заострил льдину, подкрался к мишке и так больно треснул его по лбу, что он уж больше не просыпался. Наделав из его мяса ветчины, а шкуру обратив в шубу, я с этим запасом прожил на ледовитом море около трех недель.

Может быть, я навсегда остался бы здесь, если б только встретил хоть одного живого человека; без общества я решительно не могу жить, хоть бы поселился на самой луне. Прежде чем я собрался в обратный путь, мне хотелось оставить памятники в честь моего посещения безлюдному края; поставив ледяную колонну, у самых дверей шалаша, я вырезал на ней следующую надпись:

«Здесь был Барон Мюнхаузен, отважный охотник и знаменитый путешественник; память его, вместе с этим столбом, перейдет в потомство.»