Пыль грез. Том 2

Мертвоголов, последний выживший принц некоего пустынного племени в Семи Городах и самая страшная машина для убийства из всех, кого знала сержант Уголёк, накручивал волосы Драчунье. Стиль прически явно отличался от того, что был в ходу среди далхонцев, но на небольшой и круглой голове Драчуньи она смотрелась, на взгляд Уголька, как нечто среднее между удобным и жутким.

– Сстри-ка, – бубнил Неп Хмурый; его сморщенный пятнистый лоб напоминал черепашью кожу. – Тратно!

– Ну не знаю, – возразил Аккурат. – Эти кудряшки будут вместо подкладки под шлемом. Ей будет не так жарко, как нам.

– Нетто, дуба! Мервоглов хожна баба!

– Почти стихи, – произнес Мелкий.

Он лежал, вытянув ноги, почти суя сапоги в тлеющий костер. Руки сплетены за головой, глаза закрыты.

Уголёк и еще с полдюжины солдат, сидевших вокруг костра, время от времени поглядывали в сторону Мелкого. Жестами, без слов, делали ставки, когда же тот наконец заметит, что ноги у него начинают поджариваться. Капрал Римм вел отсчет и уже дошел до седьмого десятка.

Дым из трубки, с которой Драчунья теперь не расставалась, лез прямо в лицо Мертвоголову, орудующему костяным крючком и деревянным валиком, отчего ему приходилось постоянно тереть глаза.

И как только чудакам удается находить друг друга в толпе – или, как в этом случае, в чистом поле? Они будто травяные пауки из саванны, что в период спаривания выбрасывают перед собой щупальце длиной с палец. Поймав себя на том, что снова думает о пауках (уже, наверное, в пятый раз за день), Уголёк посмотрела на неподвижно лежащего сержанта Хеллиан. Накануне она завалилась к ним в лагерь, думая, что это ее взвод. Она была настолько пьяна, что Римм всеми правдами и неправдами не давал ей садиться близко к огню, дабы воздух вокруг не воспламенился. Хеллиан сказала, что спасалась от пауков. От каких? Вместо объяснения она рухнула наземь.

Мертвоголов какое-то время осматривал ее, разглаживая волосы и проверяя, не сломалась ли рука или нога. А потом так и заснул, свернувшись вокруг Хеллиан. Матери, которой у него никогда не было. Или матери, которую он никак не может забыть. Все те заблудшие принцы из детских сказок и вполовину не столь заблудшие, как Мертвоголов. Какую грустную, хоть и путаную, историю можно сочинить из жизни этого милого мальчика!

Уголёк потерла виски. Она чувствовала себя почти так же, как Хеллиан, хотя пила накануне только разбавленное пиво. В разбитом сознании царило оцепенение. Без обычной гнетущей чувствительности Уголёк наполовину ослепла и оглохла. Похоже, меня совсем… накрыло.

Что-то. Что-то близится. Уже совсем близко. В этом ли все дело?

Интересно, где сейчас сестра – и как далеко изморцы с хундрилами? Давно пора было с ними встретиться, нет?

Уголёк вспомнила ту роковую аудиенцию у адъюнкта. Вспомнила злое выражение на лице у Масан Гилани, когда Тавор ее отослала. Отвечая на предложения Уголька, адъюнкт ни мгновения не колебалась и не высказала ни единого возражения. Единственная зримая реакция была раньше. Предательство. Да, это слово ее ранило. Она все в состоянии вынести, кроме этого. Сама мысль лишает ее смелости. Что с тобой случилось, Тавор Паран? Может, что-то из детства: суровый отказ, измена, которая ранила тебя в самые глубины сердца, убила в тебе невинное дитя?

Когда это произошло? Все те раны, которые сделали из нас взрослых, – таких, какие мы сейчас? Если ребенок недоедает, он не вырастет большим и сильным. Если ребенка не любят, он никогда не найдет любви и сам не сможет никого полюбить. Если ребенок не смеется, ничто в мире не принесет ему радости. А если ребенок получил тяжелую рану, он всю жизнь будет пытаться ее залечить, но вольно или невольно будет постоянно расковыривать болячку. Уголёк думала о бездумных поступках и безразличных жестах, которые наблюдала у родителей в цивилизованном обществе. Такое ощущение, будто на детей у них никогда нет времени. Родители слишком заняты собой, и это отношение передается следующему поколению, а от него – следующему.