Пылающее сердце

В 1740 г. Уэсли определил это важнейшее положение как «старый путь спасения только верой» в противоположность «новому пути спасения верой и делами»4. Двумя столетиями ранее Лютер встал на защиту «старой веры против новых догматов» и «старых добрых дел против новых добрых дел»5. В первой же из своих традиционных проповедей Уэсли сказал: «Никогда еще это учение не было столь важным, как сегодня. Только оно может действенно противостоять папской лжи. Можно без конца обличать ошибки римской церкви, но спасение верой подрывает сами ее корни, и она рушится там, где это учение утверждается. Именно его наша церковь справедливо называет твердыней и основанием христианской веры, впервые искоренившей папизм из наших земель и единственно способной защитить нас от него». Лютер использовал тот же довод: «Учение о вере и оправдании, то есть как мы становимся праведными перед Богом... искореняет всех ложных богов и идолов; и папизм рушится, на чем бы его не строили».

Уэсли солидарен с реформаторами в том, что учение об оправдании - не только важнейшее из положений христианской веры, оно определяет все остальные веро-учительные положения. «Учение Уэсли об оправдании, - утверждает проф. Уильям Каннон, - было всеобщим мерилом и основанием». То же самое можно сказать и об учении реформаторов. «Это учение, каким его воспринимал Лютер из Павловых посланий, - пишет Чарльз Бирд, - породило норму, по которой сверяли все прочие библейские положения о пути спасении». Поэтому Лютер считал учение об оправдании «вопросом жизни и смерти для церкви»10. Оправдание для него — это «повелитель и князь, господин, правитель и судия над всевозможными учениями, который хранит все церковные учения и повелевает ими». Это «властитель всего христианского учения, которому должны подчиняться все богословские диспуты... Когда этот догмат прочно и надежно охраняется неизменной верой, тогда легко постигаются все иные догматы... Ни один другой догмат Бог не возвестил так ясно и открыто, как то, что мы спасаемся только Христом... Он постоянно твердит о спасении наших душ; все другие догматы имеют огромное значение, но этот превосходит все»12. Уэсли, несомненно, принял эстафету протестантов, поскольку такая позиция не только определяла его взгляды, но и задавала тон его благовестил.

Как мы уже видели, непреложную истину оправдания Уэсли сначала принял как открытую в Слове Божьем, а затем придал ей центральное значение в опыте христианской жизни. Он стал благовестником в тот момент, когда учение о благодати зажгло огонь в его душе. По словам д-ра Хармона Смита, на Олдергейт-стрит Уэсли понял, «что человек оправдывается одной только благодатью, и что благодать эта дается только по вере». Именно тогда спасение благодатью стало для него самого и его соратников по благовестию «постоянной темой». Это определило всю его дальнейшую деятельность; его служение претерпело поистине революционные изменения. Важно отметить, как указывает д-р Каннон, что после «доктринального» обращения Уэсли радикально изменил не только свое учение о добрых делах, но и учение о вере. Он уже не рассматривал спасение в категориях «добрых дел» и «дел благочестия»; даже заменившая их «вера» виделась ему не заслугой человека, а даром Божьим. В этом и заключается суть нового подхода. Этот же подход послужил причиной решительного разрыва с тогдашней англиканской интерпретацией оправдания, восходящей к теологам эпохи Карла I и Карла II, и возвращения, через Лода и Гранмера, к Реформации.

Такого же мнения держится и проф. Джордж Селл, блестяще показавший, что этот теологически-практический переворот придал религиозному пробуждению XVIII в. особенную динамичность. «Источник религиозной энергии Возрождения заключен в существенном сходстве уэслианского и лютеровско-кальвиновского учения о спасении верой, в лютеровскокальвиновском учении о том, как человеку дается вера, и в тезисе, что Богом данная вера — это единственная и прочная основа всего христианского опыта. Свидетельством тому — революция, которую произвел Уэсли, отвергнув либертарианскую теологию и приняв позицию Лютера и Кальвина».