Пылающее сердце

Мы уже приводили впечатления Уэсли о годах, проведенных в Чартерхаусе. Свободный от строгих правил эпвортского дома, он стал беззаботно относиться даже к соблюдению внешних обязанностей. Тем не менее, он продолжал читать Библию, ходил в церковь и молился. Уэсли рассчитывал, что спасется хотя бы потому, что он не такой плохой, как другие. Лучшее, что можно было тогда сказать о нем, по собственным его словам - что он «пока еще сохранял привязанность к религии». За первые пять лет в Оксфорде ничего толком не изменилось: «Я по-прежнему молился на публике и в уединении, прочел, наряду с Писанием, несколько других религиозных книг, прежде всего комментарии к Новому Завету. Но все это очень мало относилось к понятию внутренней святости; мало того, я привычно предавался, обычно с превеликим удовольствием, тем или иным известным грехам — разумеется, с перерывами и недолгой внутренней борьбой, особенно перед причастием Святых тайн, к которому мне надлежало подходить трижды в год, и после него. Не могу с уверенностью сказать, за счет чего я рассчитывал спастись, когда постоянно грешил даже против того малого света, что был во мне — разве что за счет мимолетных порывов, в которых многие богословы усматривают покаяние». Знакомство с оксфордскими дневниками убеждает, что в тот период он не только умножал знания, особенно в светских науках, но и участвовал в общественной жизни университета. Он никоим образом не относился к ученым-затворникам, а искушения, о которых он упоминает, были уделом не только сверхчувственных пуристов.

Как справедливо утверждает каноник Овертон, 1725 г. стал переломным в духовной одиссее Уэсли. Готовя себя к рукоположению, он был больше открыт побуждению Духа, чем когда-либо раньше. Таким образом, Бог завладел им и шаг за шагом приближал к полноте христианского опыта. Как пишет Уэсли, благодаря встрече с «верующим другом», чье имя он не раскрывает, «я полностью изменил свой быт и со всем пылом отдался новой жизни. Час-два в день я посвящал молитвенному уединению. Я причащался каждую неделю и остерегался всякого греха — словом либо делом. Я искал внутренней святости и молился о ее обретении. ‘Делая столько хорошего’ и ‘живя так праведно’, я был добрым христианином — уж в этом я точно не сомневался». Отметим иронию, которой окрашена последняя фраза.

Но Овертон все равно старается защитить Уэсли от него самого. «Даже если верить в реальность и необходимость позднейших изменений, разве можно отрицать, что с этого самого момента и до конца своей долгой жизни Джон Уэсли жил святой и благочестивой жизнью, ища единственно славы Божьей, покоя для собственной души и благополучия для своих собратьев?» Это абсолютная правда, с которой нельзя не согласиться. Овертон добавляет: «Если это не добрый христианин, то кто же тогда?» Однако сам Уэсли стремился обрести нечто большее, и 1725 г. положил начало тому, что Августин называл «не пешим странствованием», — странствованием, конечной целью которого становится знание Бога.

Письмо матери с самого начала вывело Уэсли на правильный путь. 23 февраля 1735 г. она написала сыну, сообщившему о своем намерении, что для рукоположения требуется соответствующий христианский опыт: «Перемены в твоем характере вызвали у меня немало размышлений. Я надеюсь (будучи сама по натуре сангвиником), что через действие Духа Святого Бог отвратит тебя от чувственных наслаждений, тем самым подготовив и расположив к большей серьезности и сдержанности, как то подобает более вдумчивой и духовной натуре. Случись так, сумеешь воспитать в себе такие черты — твое счастье. Тогда ты всерьез сможешь сделать религию делом своей жизни. В конце концов, это единственно важная вещь; все остальное, в плане жизненных целей, более или менее несущественно. Я всем сердцем желаю тебе серьезно проверить, живешь ли ты осознанным ожиданием спасения. Иначе говоря, пребываешь ли ты в вере и покаянии или нет — как тебе известно, это условия евангельского завета, которые мы на себя принимаем. Если да, то сама радость такого знания с лихвой вознаградит тебя за муки; если же нет, то у тебя будут более резонные основания для слез, чем мы находим в трагедиях». Именно подобной уверенности недоставало Уэсли; он ее обретет, только пережив подлинные духовные страдания. В драматической истории его спасения триумфу предшествовала трагедия.