Пылающее сердце

26 апреля Бёлер и Уэсли гуляли вместе не меньше часа и говорили по душам. Бёлер откровенно признается, что Уэсли горько плакал, но эти слезы были вызваны искренним раскаянием под действием Св. Духа. «Могу сказать, что он по-настоящему несчастный грешник с разбитым сердцем, который жаждет большей праведности, чем та, которой обладал доныне, другими словами, праведности Иисуса Христа». В то же время Уэсли продолжал проповедовать «ту веру, какая есть у Иисуса». Он чувствовал, что это — «странное учение, с которым некоторые не желают спорить, хотя и не знают, что с ним делать». Тем не менее, «один-два человека, глубоко израненные грехом, охотно его услышали и с радостью приняли». По сообщению Бёлера, Уэсли проповедовал столь успешно, что «все вокруг были изумлены, никто раньше не слышал от него ничего подобного... Люди пробудились». 4 мая Бёлер покинул Лондон и отправился в Каролину. Но его влияние по-прежнему ощущалось, и, размышляя над тем, в чем Бёлер так настойчиво пытался убедить их, сначала Чарльз, а потом и Джон обрели опыт спасительной веры. Запись Джона в тот день, когда Бёлер уехал, свидетельствует, насколько важную роль он ему отводит: «Какое великое дело учинил Бог с того мгновенья, когда Бёлер появился в Англии! Делу этому не будет конца, пока не исчезнут земля и небо».

Последнее сообщение от Бёлера датировано 8 мая и написано в Саутгемптоне. Бёлер горячо просит Уэсли: «Молю Вас, не медлите, поверьте в Вашего Иисуса Христа, но напомните Ему об обетова- ниях бедным грешникам — так, чтобы Он уже не мог не сделать для Вас того, что сделал для многих других». Прошло всего лишь несколько дней, и 24 мая — этот день навсегда вошел в историю — Уэсли, по меткому определению д-ра Маршалла, преодолел барьер веры. Обстоятельства слишком хорошо известны, чтобы к ним возвращаться. Уже тогда, когда Уэсли слушал рассказ об обращении Лютера, в нем происходили «перемены, которые творит Бог в человеческой душе через веру во Христа». Слова обернулись реальностью, учение ожило для него. Главный принцип протестантской Реформации, источник всей подлинно христианской веры, не только захватил его ум, но и проник в душу, и жар его души предстояло почувствовать всей земле. Разумеется, это было странное «потепление». По точному определению самого Уэсли, он не был чувствительным, восторженным человеком. То, Что произошло с ним, только с ним, позволяло говорить о действии сверхъестественной благодати.

Символизм огня соединяет горницу на Олдерсгейт-стрит с горящим приходским домом в Эпворте. Головня, исторгнутая из пламени, обрела свою судьбу. С этого времени внутреннее пламя поведет Уэсли по всей земле разжигать огонь возрождения. В 1781 г. Уэсли сказал Сэмюэлю Брэдберну в Йоркшире, что его христианский опыт можно выразить строками из гимна, который написал его брат:

Покинув горний мир обители Своей,

На землю Ты принес огонь — небесный дар,

Любви священной разожги пожар

На жалком алтаре души моей.

И пусть горит огонь, ниспосланный Тобой,

Во славу вечную Твою, о Искупитель!

Чтобы вернуться вновь в родимую обитель

Молитвой робкою и страстною мольбой,

Ради Тебя трудиться, мыслить, говорить,

О, Иисус любимый — помоги!

Огонь святейший сохрани и укрепи.

Чтоб в вере пламенной земную жизнь прожить.

«Что же он делал? Защищал святой огонь, — пишет проф. Бонами Добрэ. — Да и сам он — пламя, вспыхивающее по всей земле и возжигающее свечи, которые, по воле Божьей, никогда не погаснут. Читая его огромный «Дневник», ты ощущаешь это пламя, не ослабевающее, бездымное, стремительное, освещающее весь мир — пока не выгорит всякое тело, в котором оно живет»44.

Мы позволили Уэсли самому изложить свою историю, время от времени вставляя замечания его духовного наставника. Это сделано намеренно, поскольку Уэсли страдал под бременем самых разных толкований. Слишком много ученых мужей пыталось объяснить нам, что же, в самом деле, произошло 24 мая 1738 г., — и нам грозит опасность забыть простой факт: сам Уэсли оставил полное описание и того, что он пережил, и того, что этому предшествовало. Рассказ не оставляет никаких сомнений в том, что он считал олдерсгейтский опыт «обращением». Весьма обнадеживает, что в последних исследованиях это снова признают. Согласимся с В.Х.Х. Грином, что попытки Пьета, вслед за Леже, Эрлином и Овертоном, отнести перемены в Уэсли к 1725 г. — не что иное как «чрезмерное упрощение». «Если мы сравним буквалиста 1737 г. с евангелистом 1739 г., — полагает Раттенбери, — трудно подобрать какое-нибудь иное слово, кроме как ‘обращение’».