Пылающее сердце

Олдерсгейтский опыт усилил потребность делиться им с другими. Не случайно Уэсли «открыто засвидетельствовал все, что впервые почувствовал» еще на заседании небольшой общины. В следующее воскресенье он сделал то же самое у Джона Хаттона в Вестминстере и «подвергся грубым нападкам большой компании, обвинившей меня в фанатизме, насилии и насаждении новых учений». Миссис Хаттон, возмущенная не меньше других, описала эту сцену в письме к старшему брату Джона Уэсли, Сэмюэлю. Вот как воспринимала евангельское обращение жена неприсягателя-высоко-церковника: «М-р Джон встал и поведал всем, что еще пять дней назад он не был христианином, — он уверен в этом так же, как в том, что пять дней назад не находился в этой комнате. По его мнению, стать христианами мы сможем только в том случае, если признаем, что мы еще не христиане. М-р Хаттон был крайне удивлен этой неожиданной и неразумной речью, однако ограничился замечанием: ‘Берегитесь, м-р Уэсли! Вы ни во что не ставите плоды двух таинств’». Далее миссис Хаттон рассказывает, как за ужином Уэсли «завел столь же нелепый разговор», а она заметила: «Если вы не были христианином то время, что я вас знаю, то вы великий лицемер, поскольку все мы вам верили». Она умоляет Сэмюэля «удержать или переубедить м-ра Джона, когда будете с ним. После того, что мы услышали в воскресенье 28 мая, можно подумать, что он не совсем в себе». Если этому не положить конец, то «куда бы он не направился, малограмотным, но добросердечным христианам будет нанесен огромный вред».

Однако Джон Уэсли понимал, что он — в хорошем обществе, хотя и кажется безумным. Служение его, безусловно, было верным, но до обидного неэффективным. Однако апостольское безрассудство оправдано Писанием, и потому, очевидно, реакция друзей не останавливала Уэсли. «По благословению Божьему, я не предался злобе, а спокойно и коротко ответив, удалился, хотя и без той кротости, с которой подобает относиться ко всем, кто в своих жизненных заблуждениях ищет смерти». Стремление к заботе о других стало переполнять Уэсли, да так быстро, что вскоре именно оно стало лейтмотивом его служения. Отныне его миссия отмечена мягким сочувствием к тем, кто еще не узнал Христа, преображающего душу на самой сокровенной глубине. Д-р Дж.Х. Пламб заметил, что слова Уэсли «открывали не темную ночь души, известную великим мистикам, а горячую решимость донести до остальных то, что он испытывал сам».

Евангелистом он стал благодаря «потеплению души». Огонь может разгореться только тогда, когда он зажжен, и пламя вспыхнуло на Олдерсгейт-стрит. В этот миг, полагает д-р Бетт, «было положено подлинное начало апостолату». Уэсли исполнился «духовной силой, евангелическим рвением, благодатью Всевышнего, которых прежде не ведал». Это — сильнейшее оружие, без которого он никогда не исполнил бы возложенные Богом задачи. Новая динамика жизни бесследно уничтожила все мучительные сомнения. Уэсли полностью сменил ориентиры. «Всю предыдущую жизнь, подчиненную добрым делам и идеалу святости, его прежде всего заботило, что он может сделать для Бога, - пишет Молдвин Эдвардс. - После потепления души на Олдерсгейт-стрит он думал только о том, что Бог может сделать для него и через него. Ощущение мучительной борьбы исчезло в один миг. Остались в прошлом тревожные поверки души и совести, порождающие ‘дух тяжести’. Все дается по благодати через веру, и теперь он считал, что ‘неизменно побеждает’. Только благодаря этому опыту священнослужитель из Джорджии мог стать евангелистом открытого пути». «С Олдерсгейтстрит он ушел человеком, который получил свободу действий», — пишет Ратгенбери.