Пылающее сердце

В другом месте он касается нарушения церковного порядка, которое пришлось допустить, став странствующим проповедником. В переписке с таинственным «Джоном Смитом» (предполагают, что за этим псевдонимом скрывался Томас Секер, епископ Оксфордский с 1737 г., а позднее — епископ Кентерберийский) Уэсли ответил на обвинения в том, что он «причинил немалый вред, преступив и отбросив закон»38, проповедуя вне освященных зданий и используя неустановленные молитвы. «Я часто отвечал: (1) Для меня лучше умереть, чем не проповедовать Евангелие Христово; да, пусть и в полях, если я не могу проповедовать в церкви или церковь не вмещает всей общины. (2) Каждый День Господень я служу церковную службу, и мне никогда не приходило в голову, что какой-либо церковный закон запрещает использовать неустановленные молитвы в другие дни. Но мне кажется, что дело глубже. Я задаюсь вопросом: в чем цель всякого церковного закона? Разве не в том, чтобы избавить души от власти дьявола и предать их Богу, взрастить их в страхе перед Ним и любви к Нему? Закон имеет ценность в той мере, в какой отвечает этой цели; если же не отвечает, то он ничего не стоит». Услышать Евангелие нуждающиеся в нем могли только в одном случае — если бы Уэсли нарушил общепринятые правила. При этом Уэсли вовсе не был церковным анархистом, который не гнушается никакими средствами. Ему приходилось вводить правила для своих общин. Но он должен был исполнить свою миссию, и если на пути у него стояли формальные препятствия, он не обращал на них внимания. Ничто не должно было мешать основному делу — благовестию. «Я бы соблюдал каждый пункт правил, — сказал он Джорджу Даунингу, капеллану графа Дартмутского, — если бы речь не шла о спасении душ. В этом случае цель оправдывает средства».

Говорили также, что Уэсли вторгается в чужие приходы, выказывая тем самым неуважение и неповиновение. Более того, его обвиняли в прозелитизме и попытках увести паству от законного пастыря. Ему пришлось защищаться в письме к Эдмунду Гибсону, епископу Лондонскому, которое он написал 11 июня 1747 г. «Не наше дело — перетягивать кого-то к себе, из одной церкви (скажем так) — в другую, из одной конгрегации или общины — в другую. Мы бы и пальцем не пошевелили ради десяти тысяч прозелитов, если только они не переходят из тьмы в свет, от Велиала — ко Христу, из власти дьявольской — во власть Божью. Наша единственная цель — обратить грешников к покаянию, заставить слуг дьявола служить живому истинному Богу».

Другие считали полевую проповедь непристойной. Уместно ли служить под открытым небом, да еще когда вместо конгрегации собирается разношерстная толпа? Уэсли резко реагировал на эти странные мнения. «Удивляюсь тем, кто громогласно обличает недостойность полевой проповеди. Куда недостойней проповедь в соборе св. Павла, когда едва ли не все прихожане спят, болтают, глазеют по сторонам, не внимая словам проповедника. Самое же достойное, идет ли речь о церкви или о поле, когда вся община ведет себя так, словно перед нею — Судия, и они слышат с небес Его голос».

Собственно говоря, доводы Уэсли в пользу полевой проповеди сугубо прагматичны. Он хотел, чтобы его дело оценили по плодам, и знал, что здесь никто не может ему возразить. «Подавляющая часть огромной конгрегации в Мурфилдс — это очень серьезно, — писал он в «Дневнике» 23 октября 1759 г. — Один такой час мог бы убедить всякого непредвзятого человека в том, как целесообразна полевая проповедь. Какое здание, кроме св. Павла, могло бы вместить такую общину? А если бы и вместило, как там расслышать человеческий голос? Многократный опыт убедил меня, что я могу собрать втрое больше народу на открытом месте, чем под крышей. И кто может сказать, что время полевой проповеди прошло, если (1) приходит все больше народу; (2) сила Божья, которая обращает и убеждает, в высшем смысле пребывает с ними?»

Когда «Джон Смит» усомнился в его призыве «проповедовать повсюду, стать странствующим евангелистом», Уэсли очень откровенно изложил ему свою идею «расширенного» прихода: «Я знаю, что Бог поручил это дело мне. Главный довод — то, что Он благословил мой труд, хотя довод этот нередко повергает меня в трепет.

‘Разве не надмевалось и не тщеславилось сердце мое’? Все это есть; но не на этом я основываю проповедь. Я знаю и чувствую, что источник ее — глубокое убеждение в воле Божьей. Если бы я от нее уклонился, я никогда не услышал бы слов ‘Хорошо, добрый и верный раб!’, но услышал бы ‘а негодного раба выбросьте во тьму внешнюю: там будет плач и скрежет зубов’» «Странный путь» благовестия на открытых местах стал возможен только благодаря воле Божьей. «До сего дня полевая проповедь — это крест, который я несу, — признавался Уэсли по прошествии многих лет, 6 сентября 1772 г. — Но я знаю свое призвание и не вижу иного пути ‘проповедовать Евангелие всей твари’».

Глава 9

По проторенной дороге