Раб лампы

Всё это делает останкинский линкор авианесущим. И всё это плодится под орлиными крыльями Сагалаева, которыми он как-то умудряется защитить свою эскадрилью от зенитного огня «нареканий».

Чтобы остаться современным, я должен снизить пафос. Сегодня ведь так о телевидении не говорят, если только в планы не входит издёвка.

Поэтому поговорим об останкинских пищеблоках эпохи развитого социализма, о них ведь разбираемая часть фразы.

Здесь тоже всё расписано. Начнём снизу, а для меня сверху. Потому что в останкинском подвале советских времен, в трюме линкора, и идёт штурм небес.

Сколь глазу хватает, по нему вьётся километровая китайская стена с бесчисленными кофеварками и — вот они! — с никогда не кончающимися сосисками. Кофе здесь не растворимый из жестяной коробки с негритянкой, верой и правдой служащей пепельницей на миллионах советских лестничных клеток. Здесь ничего не напоминает совбыт. Настоящие зёрна здесь сначала жарят, потом мелют, а в антрацитовом зале подвала даже варят в джезве, подают не в гранёном стакане Веры Мухиной, как повсеместно за бортом линкора, а в настоящей кофейной чашечке с блюдцем и даже предлагают к кофе воду.

Это, конечно, дань выездному гедонисту Юлиану Семёнову, чей Штирлиц, кстати, тоже родом из телевизора.

Здесь точка сборки, здесь день-деньской посверкивают кофейными ложечками интеллектуалы, размешивая не столько кофе в чашках, сколько телеварево в ленивых беседах с антисоветской фигой в карманах.

И, значит, можно курить, ибо некурящий телевизионщик или профессионально непригоден, или шпион.

Зная, что качество табака тоже влияет на качество телепередач, командование линкора заботится об ассортименте. «Столичные», «Ява» явовская — заметьте, не какая-нибудь дукатовская, какую купишь и за бортом, — иногда можно было наткнуться и на «Союз — Апполон», но это совсем лотерея.

Рассказывали, что одно время здесь даже стали наливать армянский коньяк. Но после того как качество телевещания заметно упало, командование линкора такую практику запретило.

Теперь коньяк наливался только в офицерских кают-компаниях на десятой палубе.

В этом видится трогательная забота адмиралитета о нас, боевых лётчиках.

Ведь, в конце концов, телевидение производим мы, и для нас самих небезопасно, в каком состоянии. Их же основной продукт — нарекания. В этом деле от образования или состояния ума мало что зависит. С армянским коньяком оно даже, может, и лучше. Ведь сказал же другой персонаж Юлиана Семёнова: «от коньяка я совею».

Точно лучше!

Но жизнь десятого этажа нам, боевым лётчикам, неизвестна. Да по причинам, описанным выше, её лучше не касаться вовсе.

Целее будешь.

Так что от греха подальше рассмотрим другие пищеблоки «Останкино» описываемой эпохи.

«Доверяй человеку, чья работа оставляет грязь под ногтями», — рекомендует одна книга о науке жить. Самая доверительная в этом смысле столовая — на первом этаже.

Здесь обедает машинное отделение линкора.

Экипажи студий, операторы, осветители, — за самоотверженный и в самом физическом смысле тяжеленный труд мы зовём их ласково «светики», — инженеры в разноцветных халатах, — мы же всё-таки электронное СМИ, а так как некоторые из них вчерашние студентки технических вузов столицы, да к тому же прехорошенькие, назовём их цветом первого этажа. А ещё мастера-бутафоры, милиция, водители…

Тут кофе в джезве не варят, да и посверкивать ложечками некогда. В отличие от населения антрацитового зала местные обитатели — не хозяева своего времени.

Его хозяин — «Останкино».

Час на обед, и к корабельным топкам.

И вдруг — будто ветерок по столам. Это в пищеблок на первом этаже зашёл «эфирный».

Например, самый красивый диктор ЦТ СССР Танечка Веденеева.

Или самый красивый диктор ЦТ СССР Ангелина Вовк.

Или самый красивый диктор ЦТ СССР Танечка Судец.

Или самый красивый диктор ЦТ СССР…

В том-то и дело, что у любого из трёхсот миллионов советских людей может не быть:

— человеческого крова — он может жить в железнодорожном вагоне или в гарнизонном бараке;

— еды — а то, что есть, едой может называться условно;

— одежды — штопана-перештопана, стыдно выйти на улицу;

— любви — это уж как пойдёт;

— и счастья — но у каждого обязательно есть свой любимый, а значит, самый красивый диктор ЦТ СССР.

И вот, скажем, Танечка Веденеева влетает в столовую на первом этаже, чтобы перекусить на лету, ведь съёмочное время в студии не идёт, а уходит. И двести ложек замирают тоже на лету — пищеблок, не отрываясь, следит за тем, как в одном лице триста миллионов советских людей разрезают полтавскую котлетку за восемнадцать копеек.

И уже бежит вчерашняя студентка технических вузов столицы в аппаратную к подружкам:

— Быстро, девки, в нашей столовке Любимов!

Так бывает. Но редко.

Потому что в обычное, не съёмочное время место «эфирным» — на одиннадцатом этаже.

Можно на седьмой или девятый, там тоже обедают телевизионные боевые лётчики. Но место палубной авиации — всё-таки одиннадцатый.

Здесь и Растиньяки — чтобы, если вдруг «Пулей к Главреду, дают шифр!» — было недалеко бежать.