Раб лампы

Ему стало можно в тридцать седьмом, когда, ещё двадцатипятилетний и бездомный, он и такой же Давид Ойстрах победили на всемирном фестивале в Брюгге. И хотя один на пианино, другой на скрипке, но оба из Одессы и оба из воспетой Бабелем школы Столярского.

Увидев мировой пьедестал, как пчёлами, обсиженный своими учениками, Пётр Соломонович до того осмелел, что на банкете в Кремле по случаю вручения ему Сталинской премии позволил парам «Киндзмараули» сложиться вот в какую фразу:

— Благодарю товарища Сталина, Молотова, Кагановича и другие шишки за эту награду, но лучше бы вы дали деньги на ремонт моей школы в Одессе.

Зэхер в том, что не только деньги дали, но даже и Столярский не сел — такая это была важная победа!

Уже никаких Ицыков с Молдаванки, только жемчужная улыбка над чёрным фраком — Илларион Цель нёс по миру музыкальную эстафету Великого Октября. «Ему рукоплещут лучшие залы…» — писала тогда «Правда», и это тот редкий случай, когда содержание газеты совпадало с ее названием.

Но для Иллариона главным звуком был не гром оваций. А тихий телефонный звонок, раздавшийся в нью-йоркском номере после концерта в Карнеги-Холле.

— Здравствуйте, это Рахманинов. Я был на Вашем концерте. Пообедаем завтра?

— Послушайте, — сказал Сергей Васильевич за обедом. — Я сочинил концерт для слонов, так что, наверное, Вы и есть один из них! Я отдаю его Вам.

Имелась в виду уникальная техника игры всем телом, которую когда-то отточил Ицык и теперь с успехом практиковал Илларион Цель.

Когда он выкручивал на полную высоту рояльную банкетку и вдобавок требовал положить на сиденье пол-«Британники», это не была прихоть. Нависая над клавиатурой, он мог играть акценты не руками, а как бы обрушивая на рояль тяжесть тела. Взятые таким образом аккорды звучали у него не просто громко, а мощно.

Сочно.

Со стороны было похоже, что пианист душит рояль. Недаром одна газета написала после концерта Иллариона Целя: «Рояль лежал на эстраде, как убитый дракон».

— А не пробовали сыграть быстрый эпизод между двумя каденциями в середине второй части «Второго» Рахманинова? — усмехался в ответ Ицык. — Мало того, что две страницы триолей шестнадцатых в правой руке с безум-ными скачками и без единой паузы, так ещё когда рука на последнем издыхании. Заканчивается безумным пассажем через пять октав. Причём ещё на два счёта, то есть надо уложиться в две секунды! Как тут не убить рояль? Одними руками не управишься…

Но стратегический прицел у Целя был, конечно, «Третий» Рахманинов. Полное, уважительное название — Концерт для фортепиано с оркестром № 3 ре минор, опус № 30.

И тут есть что уважать.

Это фортепианный Эверест.

Были случаи, когда именитые пианисты сбегали через пожарный проход за пять минут до концерта, просто струсив, как перед неравным боем. Но теперь-то Илларион Цель получил ярлык на княжение над опусом № 30 от самого Рахманинова.

На год он закрылся в Переделкино и открывал дверь только поварихе.

Когда через год он сел за рояль в резиденции американского посла Спасо-хаус, куда позвали только соратников и домочадцев, — за дирижёрский пульт встал Ростропович, — показалось, что над клавиатурой навис врубелевский Демон с чёрной гривой до плеч.

Цель закончил играть в десять вечера по Москве.

За океаном был день, и собкору «Нью-Йорк таймс» удалось передать в ближайший номер заметку об услышанном, где среди прочих были и такие слова: «Пианист номер один СССР, а возможно, и планеты, спустя год самозаточения вернулся на Землю… Ослепительный блеск его техники, неправдоподобная сила и интенсивность исполнения, фантазия и палитра без горизонтов… После концерта клавиши рояля дымились».

Заокеанские восторги не прощались.

Когда через пару месяцев Цель представил свой Третий в зале Чайковского для всех, «Правда» описывала его игру иначе.

В её заметке среди прочих были и такие слова: «Илларион Цель пианист, конечно, по-своему блестящий. Но блеск этот носит салонный характер и близок к пошлости. Достаточно послушать хотя бы 3-й концерт Рахманинова в его исполнении, который был представлен широкой публике в зале Чайковского в субботу 11 апреля.

Как известно, этому произведению (как и всей русской и особенно советской фортепианной школе) абсолютно противопоказаны выдумки, штучки на вынос, на которых и строится вся манера Целя. Вместо телесных аттракционов, более уместных в провинциальном цирке, лучше было бы попытаться без лукавого, художнически искренне раскрыть существо произведения, его дух.

Так, как это успешно делает плеяда новых имён, взошедших на советском музыкальном небосклоне в последнее время. И самое яркое из которых, без сомнения, Арнольд Куча.

Несмотря на юность, он успел заявить о себе на ряде международных фестивалей…»

И так далее.

Оставалось только гадать, что же повлияло на появление правдинской заметки.

Свою роль сыграл, должно быть, тот факт, что для премьеры Цель выбрал Спасо-хаус, а не любой из особняков на Ленинских горах. Хоть микояновский, хоть хрущёвский — везде прочтение рахманиновского опуса были способны оценить. Но нет же, Цель выбрал резиденцию потенциального противника.