Работы разных лет: история литературы, критика, переводы

Мы не случайно предпочли переименовать традиционную «проблему идентичности» в «мотив жизнетворчества». Перед героями Фриша всегда стоит задача не просто идентифицироваться с неким наперед заданным образцом судьбы, избавившись от множества альтернативных, отвлекающих от сути дела ролей, но методом проб и ошибок нащупать эту судьбу, создать ее собственными усилиями, тождественными усилиям художественно-повествовательным (отсюда в заглавии статьи «проблема становления романного целого»)[435]. Казавшийся истинным «образец переживания» (Erlebnismuster)[436] – скульптор Штиллер, инженер Фабер – оказывается самообманом, ложной ролью, от которой необходимо избавиться, чтобы создать себя настоящего.

В «Гантенбайне» мы сталкиваемся со сквозным параллелизмом двух задач (создать себя и создать роман), именно поэтому представляется целесообразным вместо нейтральной «идентичности» пользоваться словом «жизнетворчество».

Роднящий жизненное и художественное творчество «конструктивный принцип» можно в первом приближении обозначить как фрагментарность, явленный читателю процесс перебора вариантов судьбы героя и вариантов развития сюжета. Не только судьба рассказчика, но и роман в целом представлены in statu nascendi. По словам Д. В. Затонского, «“Назову себя Гантенбайн” по структуре своей больше всего напоминает наброски к роману еще не осуществленному. Нас как бы приглашают заглянуть в творческую лабораторию его создателя… “обнажают прием”»[437].

Превышена ли в «Гантенбайне» мера экспериментальности либо фрагментарность сюжета и непоследовательность в изображении характера рассказчика служат единственным адекватным воплощением особой концепции жизнетворчества? В критике на это существуют самые различные, порою взаимоисключающие взгляды. Так, для В. Пронина очевидно, что построение романа затрудняет восприятие: «Читая роман, приходится все время соображать, “кто есть кто”… Признаемся, что иногда это невольно раздражает»[438]. И, с точки зрения Т. Мотылевой, «структура романа до крайности затрудняет восприятие: отдельные сценки выписаны блестяще, а читать книгу в целом нелегко. И временами просто скучно»[439]. В одной из статей Н. Павловой акценты расставлены противоположным образом, хотя и не без оговорок: «“Назову себя Гантенбайн”… может показаться одной из самых светлых книг Макса Фриша… Роман основан на принципе: “А что, если?..”, на том самом веселом условии, которое… дает простор воображению, высвобождает нашу фантазию»[440].

Безусловно, каждая из приведенных точек зрения вскрывает в романе Фриша реальные особенности, однако сопоставление мнений критиков не входит в нашу задачу. Мы постараемся временно отвлечься от оценочности, не будем до поры до времени задаваться вопросом, «что такое хорошо и что такое плохо» во фришевской концепции жизнетворчества, с одной стороны, и в художественной структуре романа – с другой. Главное для нас сейчас состоит в том, чтобы выяснить, адекватно ли одно соответствует другому, возможно ли иное их соотношение.

Приведем еще два полярных мнения о «Гантенбайне». Американский исследователь У. Вайсштайн полагает, что «если “Штиллер” и, в меньшей степени, “Номо Фабер” успешно реализуют проблему идентичности… то “Гантенбайн” –…экспериментальный роман, в котором эксперимент убил роман»[441]. Ю. Архипов, наоборот, настаивает на том, что «“Гантенбайн” –…это лучший роман именитого писателя, наиболее характерный для его манеры и проблематики»[442]. Мы полагаем, что мнение Ю. Архипова ближе к истине, хотя и не со всеми его аргументами можем согласиться. Для доказательства адекватности воплощения концепции жизнетворчества обратимся к анализу субъектной структуры «Гантенбайна».