Работы разных лет: история литературы, критика, переводы

Подруга нежных муз, посланница небес,
Источник сладких дум и сердцу милых слез,
Где ты скрываешься, мечта моя, богиня?
Где тот счастливый край, та мирная пустыня,
К которым ты стремишь таинственный полет?
Иль дебри любишь ты, сих грозных скал хребет,
Где ветр порывистый и бури шум внимаешь?
Иль в муромских лесах задумчиво блуждаешь,
Когда на западе зари блуждает луч
И хладная луна выходит из-за туч,
Или, влекомая чудесным обаяньем
В места, где дышит все любви очарованьем,
Под сенью яворов ты бродишь по холмам,
Студеной пеною Воклюза орошенным?
Явись, богиня, мне…

У Гаспарова:

Где ты ищешь счастья, моя богиня?
Грозные скалы, шумные бури,
Задумчивые закаты,
Благоуханные рощи над воспетыми берегами.
Воротись, я жду…

Любопытно, что близкими экспериментами (хотя с другой целью) занимается петербургский поэт Сергей Завьялов. Вот начало одного из его «околопастернаковских» опытов:

какая небывалая метель
обрушилась на нас в эту ночь
казалось что окна
до половины залеплены снегом…

Что это – авангардистские эксперименты с классическими текстами на грани дозволенного или доводы в пользу наличия в подлинной поэзии неуничтожимой субстанции смысла, рассчитанного на понимание, – субстанции, не зависящей от стихотворной техники? Мне кажется, ближе к истине второе предположение.

Хочу быть понятым правильно: бесполезно отстаивать «понятность» поэзии, изо всех сил стремиться оградить ее от техногенной смерти на территории стихотворного эксперимента. Если поэзия и «должна быть глуповата», то помимо каких бы то ни было осознанных усилий, – потому, например, не более чем словоговорением в рифму нередко оборачивается декларированное стремление к пресловутой «новой искренности»:

Дождь по лужам хлюпающим лупит,
Хлещет по троллейбусам безбожно…
Господи! Никто меня не любит.
Это совершенно невозможно.
Сколько ни гляжу в речную глубь я,
Вижу только суету и зыбь я.
Я устал от этого безлюбья,
Словно рак от долгого безрыбья.

(Д. Быков)

И тем не менее сегодня уже очевидно: поэтическая «простота» и понятность, в досужем сознании идущие под руку с «традиционностью», более не нуждаются ни в апологии, ни в преодолении, поскольку исчезли ложные эстетические ориентиры – упрощенная соцреалистическая стилистика сгинула безвозвратно и ее рудименты вроде дементьевского только смешны. Наконец-то настало времечко, когда выбор поэтической интонации, техники или манеры становится актом свободной воли, не подлежит влиянию никаких заданных извне императивов. Конечно, среди прочих могут иметь место и позиция непризнанного и загадочного гения-одиночки, в читателе вовсе не нуждающегося; и поза стихотворца-пророка, изрекающего одному ему внятные магические заклинания; и жест якобы наивного словотворца, вроде бы не стихи пишущего, а поддерживающего случайный разговор. Все эти авторские амплуа – допустимы, но более не гарантируют автоматически причастности к ворованному воздуху «подлинной» поэзии, недоступной непосвященным.

Глубинные изменения, идущие в современной лирике, похоже, обнаруживаются вовсе не в расширении экспериментального поля, диапазона допустимых авторских решений на грани фола. «Разгерметизация», выход за пределы разговора «для своих», очередное открытие неслыханной поэтической простоты – вот знаменье времени. Возьмем, например, последние подборки Олега Чухонцева: «Меликой и вокабулами» («Знамя», 2003, № 4), «По мосткам, по белым доскам» («Новый мир», 2003, № 4), «Отсрочка» («Арион», 2003, № 1) – абсолютно непохожие друг на друга и вместе с тем рождающие у читателя ясное сознание единства поверх барьеров. Издавна знакомая дальнозоркость взгляда, всегдашнее пристрастие к тусклому колориту повседневных событий жизни, увиденной в перспективе домашней вечности, – все эти привычные устои чухонцевской поэтики находят новое ритмическое выражение: