Работы разных лет: история литературы, критика, переводы

…мне на глаза попал пожелтевший снимок,
не очень четкий, тогда любили фотографироваться в ателье,
и, значит, он просто выцвел: две женских головки,
одна к другой наклоненные, два цветка,
девический бант у одной, у другой кудряшки,
холщовые юбки, блузки из ситца, и на ногах
сандальи, кажется, или лодочки, обе смеются,
нет, улыбаются, смеяться будут потом,
потом, на любительских снимках, в другие годы…
(«Приходила нечасто и, сев на сундук, молчала…»)

Подробность описаний порою кажется избыточной, ни к чему не ведущей, однако отсутствие итоговых сентенций само по себе служит итогом, скупая сдержанность интонации становится залогом приобщения к настоящему – в обоих значениях слова. Чухонцевский герой – пристальный и придирчивый корректор, прилежно правящий зрительные и слуховые впечатления своего читателя, при этом он не произносит ни одного лишнего слова: хочешь – пойми, нет – проходи мимо, я все равно буду говорить о тебе, о твоей способности разглядеть и расслышать жизнь:

…Доставай ружье, прочисти шомполом ствол,
переломив двустволку, и посмотри хорошенько,
как в бинокль, играет ли сталь, и упрячь в чехол,
патронташ набей, сапоги повыше с раструбом
натяни до ягодиц, положи в мешок вещевой
соль и спички, огарок свечи, спиртное во фляжке
для растирки и обогрева, плащ-дождевик
на себя – и в путь…

(«Вальдшнеп»)

Евгений Рейн в недавних публикациях («На пути караванном» – «Новый мир», 2003, № 2; «Я хозяин своих привидений и призраков» – «Знамя», 2003, № 3; «Эфир ночной» – «Арион», 2003, № 1) тоже ищет новые ключи к привычному, однако в его стихах доминирует иное средство для обращения сложного в простое и понятное – повествовательность. Усложненность эмоции присутствует, но не является самоцелью, подлежит рассказыванию и уточнению. Стихотворение, балансирующее на жанровой грани поэмы, продуктивно вбирает в себя кажущиеся противоположности, невыразимое становится объяснимым и емким, обретает черты обогащенной разнообразными смысловыми обертонами простоты:

В больнице захудалой Рождество встречаю я,
таблетка димедрола нисколько не туманит головы.
Не спится, что-то снится,
только «Сони» приемничек бормочет до утра.
В Измайлово пылает «Лакокраска»…

(«Эфир ночной

»)

Разноголосица манер и интонаций, обнажение незащищенной подлинности поэтического голоса, перешагивание через ранее непреодолимые барьеры между привычным и недопустимым, дерзкая разгерметизация поэтического слова – все это как нельзя лучше соответствует нынешнему времени, шаткости понятий, парадоксальным сочетаниям навязшей в зубах черноты и не ведающей перемен белизны:

У нас теперь своего шестка ни один сверчок
и знать не желает. Целыми днями
чает каждый туземец найти сундучок,
битком набитый дукатами, золотыми перстнями.

(Олеся Николаева, «Неровный час

»)

Совмещение разных масштабов одних и тех же событий, тревожное стремление к логаэдической усложненности ритма доминируют и в других стихотворениях недавней новомирской подборки Олеси Николаевой («Ты имеешь то, что ты есть» – «Новый мир», 2003, № 3).