Работы разных лет: история литературы, критика, переводы

Перемена декораций, похоже, завершена, «бронзовый век» русской лирики уходит в прошлое. В течение последних нескольких десятилетий шла Колумбова работа, осваивались новые технические и интонационные модуляции, многих пишущих и читающих не раз охватывало упоение от встречи с неизведанным, невозможным, порою – запретным, все это осталось позади. За считанные недавние годы все промелькнули перед нами – ниспровергатели устоев, неоклассики, адепты тотальной иронии, приверженцы обсценной лексики, графоманы – имя им легион. Весьма приметную роль в этом всеобщем нащупывании нового поэтического языка сыграл, как это ни покажется странным, интернет. Размножившиеся любительские сайты послужили дополнительными экспериментальными площадками: загляните в Сеть – у каждой домохозяйки теперь на личном сайте размещены рифмованные опыты. Землю попашет – попишет стихи: утопия стала реальностью.

Безбрежная свобода самовыражения стремительно стала вчерашним днем русской поэзии. Фоновое присутствие в литературном пространстве «электронной» поэзии с ее парадоксальным равноправием высокого и низкого, нейтрального и пророческого, профессионализма и графомании – привело к кардинальному изменению самого статуса поэтического слова. В самом деле, если границ между языком поэтическим и языком как таковым более не существует, то поэтическими могут стать любой звук, слово, фраза.

А это значит, что любая экспериментальность утрачивает не только ореол смелого открытия, нарушения нормы, но и вообще перестает быть поэтическим высказыванием, рассчитанным на прочтение, реакцию, ответ. Возвращение к прямой поэтической речи не просто неизбежно – оно уже случилось. Надо только по сторонам посмотреть. И самое время: как раз наступил момент, когда стало видно далеко во все концы.

Generation-30? (Об антологии «10/30, стихи тридцатилетних») [522]

На обложке книги[523] – циферблат карманных часов, такие носили когда-то на цепочке в укромном кармане жилета, секунды как бы невзначай тикают, и вдруг оказывается, что уж иное тысячелетие на дворе…

Часовая и минутная стрелки показывали бы начало второго, если бы не отсутствие двух цифр, замыкающих обычный полусуточный круг. После десятки – ничего, значит, подразумевается не отсчет часов и минут, а десять последовательных вариаций темы. О времени же как таковом напоминает секундная стрелка, бегущая, как и положено, по особому миниатюрному циферблату, на котором обозначена только одна цифра «30» – половина полного оборота, середина кругового пути. «Десять дробь тридцать», феллиниевский заголовок прочитывается недвусмысленно: десять тридцатилетних поэтов представлены читателю в тот единственный момент времени, когда они, по замыслу составителя, должны быть впервые и навсегда восприняты как особое и самобытное поэтическое поколение. Впрочем, возрастные мерки в названии литературной группы – штука коварная: не будем вспоминать, сколько, например, нынче стукнуло прозаикам до недавнего времени все еще, по инерции, как будто бы «сорокалетним»…

Как явствует из краткого предуведомления составителя (им стал один из «тридцатилетних» – Глеб Шульпяков), «авторов данной антологии объединяет не только возраст, но и взгляд на предмет поэзии». Правда, конкретные особенности коллективного поэтического credo сформулированы достаточно осторожно: «Память – это не роскошь, а способ обращения с наследством (не говоря уж о борьбе с поэтической энтропией)». Можно было бы прояснить недосказанное, заменить обдуманно умеренные слова («обращение», «энтропия») на более жесткие: «способ сохранения наследства»; борьба с каким-нибудь, скажем, «ложным новаторством» и т. д. Однако такое прочтение группового лозунга грамотно предотвращено следующей фразой: «Дело не в старой или новой форме, а в цельности свободного взгляда на мир, которая автоматически упраздняет любое разделение на традицию или авангард». Но если говорить о бескомпромиссном предпочтении традиции авангарду нельзя, то что же объединяет авторов сборника? Впрочем, в издательской аннотации все сформулировано без околичностей: «Представленных здесь поэтов сближает, кроме возраста и таланта, нечто вроде неоклассической ориентации». Итак, «сюжет чтения» для открывшего сборник предельно ясен: что объединяет авторов – возраст? сходство теоретических установок? тематические и стилистические переклички?

Попробуем разобраться – обратившись для начала к стихам Бориса Рыжего, до своего тридцатилетия так и не дожившего. Его поэзия требует особого разговора: она в русской литературе уже случилась вся целиком и потому не может быть безоговорочно причислена к какому-нибудь определенному стихотворческому поколению. Включение его в антологию – шаг смелый и небесспорный, однако сознательный и ответственный: многое проясняется в новых контекстах прочтения, проступающих после окончания земного пути поэта.